Wie Lang Ist Die Unendlichkeit Wenn Man Unsterblich Ist

23
На дальнем горизонте
На дальнем горизонте
Встает, как мираж, стеной,
В бойницах башен город,
Укрытый вечерней мглой.
Гуляет влажный ветер
По спинам серых волн.
В печальном ритме движет
Усталый гребец мой челн.
Еше раз вспыхнул в небе
Луч солнца, кроваво ал,
И указал то место,
Где я любовь потерял.

На чужбине

Я жил в когда-то в сказочной стране.
Там дуб могучий
Рос высоко. Фиалки снились мне
В том сне летучем.

Я был любим, взлелеян „aufdeutsch"*.
Сгустились тучи.
Слова любви, мечты умчались прочь,
Как сон летучий.

*по-немецки

Am fernen Horisonte
Am fernen Horisonte
Erscheint, wie ein Nebelbild,
Die Stadt mit ihren Türmen,
In Abenddämmrung gehült.

Ein feuchter Windzug kräuselt
Die graue Wasserbahn;
Mit traurigem Takte rudert
Der Schiffer in meinem Kahn.

Die Sonne hebt sich noch einmal
Leuchtend vom Boden empor,
Und zeigt mir jene Stelle,
Wo ich das Liebste verlor.

In der Fremde

Ich hatte einst ein schönes Vaterland.
Der Eichenbaum
wuchs dort so hoch, die Veilchen nickten sanft –
es war ein Traum.

Das küsste mich auf deutsch und sprach auf deutsch
(man glaubt es kaum,
wie gut es klang) das Wort: „Ich liebe dich!"
Es war ein Traum.25Я Атласа несчастней!
Страданий, горя, слез носить я должен.
Какая ноша! Сердце от любви
Готово разорваться.

Ах, сердце гордое! Хотело ты
Счастливым быть безмерно, бесконечно,
Или несчастным – тоже без конца,

Приходят года и уходят

Приходят года и уходят,
В могилы сводя людей,
А в сердце моем с годами
Любовь к тебе сильней.

Еще раз тебя мне увидеть,
Склониться к твоим ногам,
И говорить, умирая:
Яваслюблю, мадам!26

Ich unglücklicher Atlas!

Ich unglücklicher Atlas! Eine Welt,
Die Ganze Welt der Schmerzen muss ich tragen,
Ich trage Unerträgliches, und brechen
Will mir das Herz im Liebe.

Du stolzes Herz! Du hast es ja gewollt!
Du wolltest glücklich sein, unendlich glücklich
Oder unendlich elend, stolzes Herz,
Und jetzo bist du elend.
Die Jahre kommen und gehen
Die Jahre kommen und gehen,
Geschlechter steigen ins Grab,
Doch nimmer vergeht die Liebe,
Die ich im Herzen hab.

Nur einmal noch möcht ich dich sehen,
Und sinken vor dir aufs Knie,
Und sterbend zu dir sprechen:
Madame, ich liebe Sie!

27

Три волхва

Шли долгой дорогою три волхва,
В селеньях людей вопрошая:
«Скажите, в какой стороне Вифлеем?»,
А им отвечали: «Не знаем».

Не ведал дороги ни стар, ни мал,
Но словно волшебная сила
Влекла их вослед золотой звезде,
Что ласково им светила.

Над домом Иосифа встала звезда.
Войти они внутрь посмели.
Там ослик ревел, ребенок кричал...
Волхвы Алелуйю пели.

28

Die heil′gen Drei Könige

Die Heil′gen Drei Könige aus Morgenland,
Sie frugen in jedem Städtchen:
"Wo geht der Weg nach Bethlehem,
Ihr lieben Buben und Mädchen?"
Die Jungen und Alten, sie wussten es nicht,
die Könige zogen weiter,
sie folgten einem goldenen Stern,
der leuchtete lieblich und heiter.
Der Stern bleibt stehn über Josefs Haus,
da sind sie hineingegangen;
das Öchslein brüllt, das Kindlein schrie,
die heil′gen Drei Könige sangen.

Дополнительные посвящения в стихах
к собственным сочинениям
(1845 – 1856)

К «Вильяму Ратклиффу»
1
Я с силой сдвинул ржавые засовы
И распахнул ворота царства духов,
И с красной книги, что зовут Любовью
Сорвал я семь таинственных печатей;

И все, что я в словах увидел вечных,
Найдешь ты в отраженьи этой песни.
Исчезну я, мое исчезнет имя,
Но песня эта пусть в веках пребудет.

Рождество. 1823
2

.
Я сладкой любви напрасно ждал,
Лишь горькая ненавитсь мне явилась.
Я тяжко вздыхал, я все проклинал,
И кровь из тысячи ран сочилась.

Я ночью и днем сгорал дотла,
Со всяческим сбродом шатаясь лихо,
И, только отбросив эти дела,
Спокойно я написал Ратклиффа.

(Гамбург, 12 апреля 1826г.)

30

Nachgelassene Widmungsgedichte zu eigenem Schriften
(1845 – 1856)
Zum „William Ratkliff"
1
Mit starken Händen schob ich von den Pforten
Den dunkeln Geisterreichs die Rosten Eisenriegel;
Vom roten Buch der Liebe riss ich dorten
Die urgehemnisvollen sieben Siegel;

Und was ich schaute in den ewigen Worten,
Das bringe ich dir in dieses Liedes Spiegel.
Ich und mein Name werden untergehen,
Doch dieses Lied muss ewiglich bestehen.

Weinachten 1823
2
Ich habe die süße Liebe gesucht,
Und hab den bittern Hass gefunden,
Ich habe geseufzt, ich habe geflucht,
Ich habe geblutet aus tausend Wunden.

Auch hab ich mich ehrlich Tag und Nacht
Mit Lumpengesindel herum betrieben,
Und als ich all diesen Studien gemacht,
Da hab ich ruhig den Ratkliff geschrieben.

(Hamburg, den 12 April 1826)31

Мой день был светел, счастьем ночь была.
Лишь трону лиру, - всюду ликованье.
И были в песне радость и мечтанья,
И раздувала пламя их молва.

Еще в разгаре лето. Но уже
Весь урожай в моем амбаре сложен.
Всё, что мне любо, я оставить должен,
Что дорого – на этом рубеже.

Рука над струнами уже не властна.
Сосуд разбит. Теперь до боли ясно:
Мне больше не играть на чудной лире.

Мой Бог! Как смерть горька, ужасна!
Мой Бог! Как жизнь сладка, прекрасна
В земном уютном, сладком этом мире!

327
Mein Tag war heiter, glücklich meine Nacht.
Mir jauchzte stets mein Volk, wenn ich die Leier
Der Dichtkunst schlug. Mein Lied war Lust und Feuer,
Hat manche schöne Gluten angefacht.
Noch blüht mein Sommer, dennoch eingebracht
Hab ich die Ernte schon in meine Scheuer -
Und jetzt soll ich verlassen, was so teuer,
So lieb und teuer mir die Welt gemacht!
Der Hand entsinkt das Saitenspiel. In Scherben
Zerbricht das Glas, das ich so fröhlich eben
An meine übermütgen Lippen preßte.
O Gott! wie häßlich bitter ist das Sterben!
O Gott! wie süß und traulich läßt sich leben
In diesem traulich süßen Erdenneste
33

Кочующие крысы

Два рода крыс: одни досыта
Жрут из домашнего корыта,
И вечно странствуют другие,
Всегда голодные и злые.

От мест родных навстречу ветру
Бегут за тыщи километров.
Их бег в любое время годалишь пить и
Не сдержат мрак и непогода.

Им нет числа. Они - как тучи.
Ломая шеи, прут на кручи.
В морских просторах утопая,
Вперед стремится крысья стая.

Ужасный вид у этих монстров:
Затылки лысы, зубы остры.
Они свирепы и нахальны,
В своих решеньях радикальны.

Не знают Бога, долга, чести,
И свой приплод они не крестят.
В «любвеобильной» той общине
У самок общие «мужчины».

И все лишь пить и жрать готовы.
Все истребят, и жаждут снова.
Их мозг сомнение не сушит:
Бессмертны или смертны души?

Все на пути сметут до крошки.
Их не страшат ни ад, ни кошки.
Мошна пуста, но – жажда жить
И мир по-своему делить.

34
Die Wanderratten

Es gibt zwei Sorten Ratten:
Die hungrigen und satten.
Die satten bleiben vergnügt zu Haus,
Die hungrigen aber wandern aus.

Sie wandern viel tausend Meilen,
Ganz ohne Rasten und Weilen,
Gradaus in ihrem grimmigen Lauf,
Nicht Wind noch Wetter hält sie auf.

Sie klimmen wohl über die Höhen,
Sie schwimmen wohl durch die Seen;
Gar manche ersäuft oder bricht das Genick,
Die lebenden lassen die toten zurück.

Es haben diese Käuze
Gar fürchterliche Schnäuze;
Sie tragen die Köpfe geschoren egal,
Ganz radikal, ganz rattenkahl.

Die radikale Rotte
Weiß nichts von einem Gotte.
Sie lassen nicht taufen ihre Brut,
Die Weiber sind Gemeindegut.

Der sinnliche Rattenhaufen,
Er will nur fressen und saufen,
Er denkt nicht, während er säuft und frisst,
Dass unsre Seele unsterblich ist.

So eine wilde Ratze,
Die fürchtet nicht Hölle, nicht Katze;
Sie hat kein Gut, sie hat kein Geld
Und wünscht aufs neue zu teilen die Welt.

Но вот они сюда, о горе!
И с суши движутся, и с моря,
За легионом легион.
Их жуткий свист - со всех сторон.

О горе! Все мы потеряли,
Они нас всех в осаду взяли1
А бургомистр и сенат
Лишь говорят да говорят.

Народ берется за оружье.
Звонят колокола натужно.
Ведь ставка – собственность- основа
Существования земного.

Но ни набат и не молитвы,
Словесные в сенате битвы,
Все пушки грозные на свете
Вам не помогут, божьи дети1

Вас не спасет искусство речи,
Коль крысы прыгают на плечи.
Не ловят крыс на силлогизмы,
На ваши тонкие софизмы.

Войдет скорее, чем в рассудок,
Им супа логика в желудок.
Им аргументы из жаркого,
Колбас-цитат – ценнее слова.

И рыба, жареная в масле,
Приятней им, чем ваши басни,
Чем Мирабо и Цицерон...
Все громче свист со всех сторон.

Die Wanderratten , o wehe!
Sie sind schon in der Nähe.
Sie rücken heran, ich höre schon
Ihr Pfeifen – die Zahl ist Legion.

O wehe! Wir sind verloren,
Sie sind schon vor den Toren!
Der Bürgermeister und Senat,
Sie schütteln die Köpfe, und keiner weiß Rat.

Die Bürgerschaft greift zu den Waffen,
Die Glocken läuten die Pfaffen.
Gefährdet ist das Palladium
Des sittlichen Staats, das Eigentum.

Nicht Glockengeläute, nicht Pfaffengebete,
Nicht hochwohlweise Staatsdekrete,
Auch nicht Kanonen, viel Hundertpfünder,
Sie helfen euch heute, ihr lieben Kinder!

Heut helfen euch nicht die Wortgespinste
Der abgelebten Redekünste.
Man fängt nicht Ratten mit Syllogismen,
Sie springen über die feinsten Sophismen.

Im hungrigen Magen Eingang finden
Nur Suppenlogik mit Knödelgründen,
Nur Argumente von Rinderbraten,
Begleitet mit Göttinger Wurstzitaten.

Ein schweigender Stockfisch, in Butter gesotten,
Behaget den radikalen Rotten
Viel Besser als ein Mirabeau
Und alle Redner seit Cicero.

37

Германия. Зимняя сказка
Глава ХХ

Из Гарбурга в Гамбург поехал я.
Был вечер, и в небе звезды
Светили ласково мне в пути,
И мягок, и свеж был воздух.

От радости мать, увидав меня,
Застыла на миг сначала,
Потом, руками всплеснув, она
«Сынок мой родной!» вскричала.

«Мое дитя, тринадцать лет
Ждала я, между прочим.
Скажи мне, что ты будешь есть?
Ведь ты голодный очень!

Есть рыба, есть с начинкой гусь,
А также апельсины».
Так дай мне рыбу и гуся,
А также апельсины».

С большим аппетитом я ел, и мать
Счастлива была, довольна.
Но вот вопросы ее порой
Уж каверзны были больно.

«Скажи, сынок, твоя жена
Как часто моет чашки?
Умеет штопать и стирать
Твои чулки, рубашки?»

«Да, мама, рыба хороша.
Готовишь ты прекрасно.
Но рыбу есть и говорить
Из-за костей опасно.»
38
Deutschland . Ein Wintermärchen
Caput XX
Von Harburg fuhr ich in einer Stund′
Nach Hamburg. Es war schon Abend.
Die Sterne am Himmel grüßten mich,
Die Luft war lind und labend.
Und als ich zu meiner Frau Mutter kam,
Erschrak sie fast vor Freude;
Sie rief: «Mein liebes Kind!» und schlug
Zusammen die Hände beide.
«Mein liebes Kind, wohl dreizehn Jahr′
Verflossen unterdessen!
Du wirst gewiß sehr hungrig sein -
Sag an, was willst du essen?
Fisch und Gänsefleisch
Und schöne Apfelsinen.»
«So gib mir Fisch und Gänsefleisch
Und schöne Apfelsinen.»
Und als ich aß mit großem App′tit,
Die Mutter ward glücklich und munter,
Sie frug wohl dies, sie frug wohl das,
Verfängliche Fragen mitunter.
«Mein liebes Kind! und wirst du auch
Recht sorgsam gepflegt in der Fremde?
Versteht deine Frau die Haushaltung,
Und flickt sie dir Strümpfe und Hemde?»

«Der Fisch ist gut, lieb Mütterlein,
Doch muß man ihn schweigend verzehren;
Man kriegt so leicht eine Grät′ in den Hals,
Du darfst mich jetzt nicht stören.»

Тут следом за рыбою гусь на стол
Возлег, золотисто-розов.
Запахло жареным, но уже
От мамочкиных вопросов.

«Мое дитя, где лучше жить,
У нас или в Париже?
Какой же все-таки народ
Тебе роднее, ближе?»

«Ах, мама, наш немецкий гусь
Хорош, как и французский,
Но начиняют все же там
Гусям получше гузки».

Откланялся гусь, и подали тут
Чудесные апельсины.
Я ел со вкусом, и обходить
Старался в беседе мины.

О тысяче разных вещей меня
За ужином мать спросила,
Порой забавных, порой таких,
Что мне не до шуток было.

Мой милый сын, ты все еще
В политику играешь?
Какой же партии теперь
Служить предпочитаешь?»

«Как апельсины хороши!
А сок – сплошное чудо!
Вот видишь, мама, как растет
Душистых корок груда!»

Und als ich den braven Fisch verzehrt,
Die Gans ward aufgetragen.
Die Mutter frug wieder wohl dies, wohl das,
Mitunter verfängliche Fragen.
«Mein liebes Kind! in welchem Land
Läßt sich am besten leben?
Hier oder in Frankreich? und welchem Volk
Wirst du den Vorzug geben?»
«Die deutsche Gans, lieb Mütterlein,
Ist gut, jedoch die Franzosen,
Sie stopfen die Gänse besser als wir,
Auch haben sie bessere Saucen.»
Und als die Gans sich wieder empfahl,
Da machten ihre Aufwartung
Die Apfelsinen, sie schmeckten so süß,
Ganz über alle Erwartung.
Die Mutter aber fing wieder an
Zu fragen sehr vergnüglich,
Nach tausend Dingen, mitunter sogar
Nach Dingen, die sehr anzüglich.
«Mein liebes Kind! Wie denkst du jetzt?
Treibst du noch immer aus Neigung
Die Politik? Zu welcher Partei
Gehörst du mit Überzeugung?»

»Die Apfelsinen, lieb Mütterlein,
Sind gut, und mit wahrem Vergnügen
Verschlucke ich den süßen Saft,
Und ich lasse die Schalen liegen».

41

Германия. Зимняя сказка
(из главы ХХ11)

Издревле в Гамбурге живут
И христиане, и евреи,
Друг к другу чаще относясь
Скорей прохладней, чем теплее.
Всем христиане хороши:
Едят свой «Миттаг» в полдень точно,
И погашают в срок долги,
А часто даже и досрочно.

Евреи вновь разделены:
Часть отошла к другому Богу,
И в церковь ходят новички,
А старички – те в синагогу.

Свинину новые едят,
Стараясь быть демократичней.
На фоне этих старички
Гораздо аристократичней.

Люблю ортодоксов, люблю новичков,
Клянусь, нет милее заботы.
Но все-таки больше я рыбку люблю,
Что кличут: «копченые шпроты».

***

Deutschland . Ein Wintermärchen
(aus Caput XX11)
Die Population des Hamburger Staats
Besteht, seit Menschengedenken,
Aus Juden und Christen; es pflegen auch
Die letztren nicht viel zu verschenken.

Die Christen sind alle ziemlich gut,
Auch essen sie gut zu Mittag,
Und ihre Wechsel bezahlen sie prompt,
Noch vor dem letzten Respittag.

Die Juden teilen sich wieder ein
In zwei verschiedne Parteien;
Die Alten gehen in die Sinagog',
Und in den Tempel die Neuen.

Die Neuen essen Schweinfleisch,
Zeigen sich widersetzig,
Sind Demokraten; die Alten sind
Vielmehr aristokrätzig.

Ich liebe die Alten, ich liebe die Neun –
Doch schwör ich, beim ewigen Gotte,
Ich liebe gewisse Fischchen noch mehr,
Man heißt sie geräucherte Sprotten.43

17 февраля 1856г. умер Генрих Гейне. Три дня спустя он был похоронен на кладбище Монмартра, где по воле поэта через 27 лет также нашла свое успокоение его Матильда. В 1901 г. Датский скульптор Луис Хассельрюс установил на могиле мраморный бюст поэта и высек его стихотворение.

Где?

Где найдет беглец опальный
Свой забвения приют?
Под высокой южной пальмой?
Липы ль Рейна отпоют?

Может, буду я в пустыне
Погребен чужой рукой?
Иль могилою отныне
Станет берег мне морской?

Пусть! ведь небо там, далече
То же, что в стране родной.
Запылают, словно свечи-

Am 17. Februar 1856 starb Heinrich Heine. Drei Tage später wurde er auf dem Friedhof Montmartre beerdigt, wo nach dem ausdrücklichen Willen des Dichters 27 Jahre später auch Mathilde ihre letzte Ruhe fand. Das im Jahre 1901 erstellte Grabmal ziert eine von dem dänischen Bildhauer Louis Hasselriis stammende Marmorbüste Heines und sein Gedicht Wo?:
Wo?
Wo wird einst des Wandermüden
letzte Ruhestätte sein?
Unter Palmen in dem Süden?
Unter Linden an dem Rhein?
Werd ich wo in einer Wüste
eingescharrt von fremder Hand?
Oder ruh ich an der Küste
eines Meeres in dem Sand?
Immerhin, mich wird umgeben
Gotteshimmel, dort wie hier.
Und als Totenlampen schweben
Nachts die Sterne über mir.
Герхарт Гауптман ( 1862-1946)
Посвяшение
К полету в космос дальний
Пришел от плуга я,
И от коров мычынья _
К руладам соловья.

Дорог на свете много,
Их равно ценит ум,
Иду ль земной дорогой,
Парю ли в царстве дум.

В природе равно важен
Крупицы каждой грамм:
Вы дали зерна ваши, -
Дарю я песни вам.

Мать у колыбели
Спи сладко, милый мальчик мой!
Ты копия – отец родной!
Хоть он смеется без конца,-
Твой носик – не с его лица.

Сейчас вот только здесь он был,
В лицо смотрел и говорил:
Похож, похож. Однако, нос
Мой, или нет, еще вопрос»!

Твой носик, верно, очень мал,
Чтоб он его своим признал.
Ну что за чушь отец твой нес?
Откуда б взялся этот нос?
Спи, мальчик. Что отец твердит,
Он это в шутку говорит.
Пусть нос не папин. Ну и что ж?
Будь сердцем на него похож!

Gerhart Hauptmann (1862-1946)
Widmung
Ich kann vom Pflug der Erde
Zum Flug ins weite All –
Und vom Gebrüll der Herde
Zum Sang der Nachtigall.

Die Welt hat manche Straße,
Und jede gilt mir gleich;
Ob ich ins Erdreich fasse,
Ob ich Gedankenreich.

Es wiegt mit gleicher Schwere
Auf Erden jedes Glied –
Ihr gabt mir eure Ähre,
Ich gebe euch mein Lied.

Die Mutter bei der Wiege

Schlaf, süßer Knabe, süß und mild!
Du, deines Vaters Ebenbild!
Das bist du; zwar dein Vater spricht,
du habest seine Nase nicht.

Nur eben jetzo war er hier
Und sah dir ins Gesicht
und sprach: Viel hat er zwar von mir,
doch meine Nase nicht.

Mich dünkt es selbst, sie ist zu klein,
doch muss er Nase sein;
denn wenn's nicht seine Nase wär,
wo hättest du den die Nase her?

Schlaf, Knabe, was dein Vater spricht,
spricht er wohl nur im Scherz,
hab immer seine Nase nicht
und habe nur sein Herz!

Иоахим Рингельнатц
(Псевдоним Ганса Бёттихера (1883-1934)-немецкого писателя и артиста кабаре, известного сатирическими и юмористическими стихотворными произведениями)Муравьи

В Гамбурге два муравья проживали,
Съездить в Австралию вдруг пожелали.
Вышли из Альтоны, но на дороге
Вскоре у них заболели ноги.
Тут же вернулись домой муравьи:
Были дороже им ноги свои!

Часто приходится делать и нам
Выбор, подобный двоим мудрецам.

***
Дарить

Дари и млад и стар,
и в том уверен я:
совесть чиста твоя,
если добротен дар.

Дари от сердца ты
все, что в тебе живет:
мысли, юмор, мечты...
радость к тебе придет.

Дари, мой друг, с душой.
Помни без лишних слов:
каков твой дар, такой
истинный образ твой!

48
Joachim Ringelnatz (1883-1934)
Die Ameisen

In Hamburg lebten zwei Ameisen,
die wollten nach Australien reisen.
Bei Altona auf der Chaussee,
Da taten ihnen die Beine weh,
und da verzichteten sie weise
dann auf den letzten Teil der Reise.

So will man oft und kann doch nicht
Und leistet dann recht gern Verzicht.
(Aus dem Buch O.Irlenkäuter, „Hamburg, 69 Dichter und Ihre Stadt. 2006.")

Schenken

Schenke groß oder klein,
aber immer gediegen.
Wenn die bedachten
die Gaben wiegen,
sei Dein Gewissen rein.
Schenke herzlich
und frei.
Schenke dabei,
was in Dir wohnt
an Meinung, Geschmack
und Humor,
so dass die eigene
Freude zuvor
Dich reichlich belohnt.
Schenke mit Geist
ohne List.
Sei eingedenk,
daß Dein Geschenk
Du selber bist.
(1877-1962)

Ступени
Имеет свой черед, свои ступени.
Есть юности предел. И добродетель,
И даже мудрость времени подвластны.
И сердцу есть резон к прощальной сцене
И к новому началу быть готовым,
Чтобы отважно, не скорбя напрасно,
Явить себя в чудесной, новой связи.
Наполнится очарованьем новым
Начало жизни в каждой новой фазе.
Должны пройти мы радостно пространства
Ступенями к вершинам, к непокою,
Ведомые душою мировою,
Не скованные цепью постоянства.
Едва в родном, привычном круге жизни
Обжились мы – уже пора прощанья.
Лишь тот, кто в путь готов – без укоризны,
Спокойно принимает расставанье.
Быть может, смерть – в миры иные дверца,
Ступень существования иного.
Ведь жизнь на нас не кончится... Что ж, сердце,
Теперь прощай, и снова – будь здоров 2005

Hermann Hesse
(1877-1962)
Stufen

Wie jede Blüte welkt und jede Jugend
Dem Alter weicht, blüht jede Lebensstufe,
Blüht jede Weisheit auch und jede Tugend
Zu ihrer Zeit und darf nicht ewig dauern.
Es muss das Herz bei jedem Lebensrufe
Bereit zum Abschied sein und Neubeginne,
Um sich in Tapferkeit und ohne Trauern
In andre, neue Bindungen zu geben.
Und jedem Anfang wohnt ein Zauber inne,
Der uns beschützt und der uns hilft, zu leben.
Wir sollen heiter Raum um Raum durchschreiten,
An keinem wie an einer Heimat hängen,
Der Weltgeist will nicht fesseln uns und engen,
Er will uns Stuf′ um Stufe heben, weiten.
Kaum sind wir heimisch einem Lebenskreise
Und traulich eingewohnt, so droht Erschlaffen,
Nur wer bereit zu Aufbruch ist und Reise,
Mag lähmender Gewöhnung sich entraffen.

Es wird vielleicht auch noch die Todesstunde
Uns neuen Räumen jung entgegen senden,
Des Lebens Ruf an uns wird niemals enden...
Wohlan denn, Herz, nimm Abschied und gesunde!

04.05.1941
51
Чужой город
Какстранновгородечужом
Бродить в ночи. Вокруг все спит.
Как одиноко, грустно в нем,
И лунный блеск глаза слепит,

А над фронтоном, в даль спеша,
Плывет угрюмых туч гряда,
Как одинокая душа,
Что ищет родину всегда.

И ты даешь себя увлечь
Очарованью ночи той,
И странствий груз снимаешь с плеч,
И плачешь над своей судьбой.

Одиночество

Мой путь далек, мой путь тяжел,
Иного не дано;
Кто к одиночеству пришел,
Тем жизнь и смерть оно.

Тоска в душе. Тоска в крови.
А снизу мир зовет.
Как тяжек зов его любви:
Он, как огонь и лед.

Но кто из чаши сей испил,
Забыв про отчий дом,
Тот птицу счастья упустил.
Тому не быть вдвоем.

Fremde Stadt

Wie das so seltsam traurig macht:
Eingang durch eine fremde Stadt,
Die liegt und schlecht in stiller Nacht
Und mondbeglänzte Dächer hat-

Und über Turm und Giebel reist
Der Wolken wunderliche Flucht
Still und gewaltig wie ein Geist,
Der heimatlos nach Heimat sucht.

Du aber, plötzlich übermannt,
Ergibst dem wehen Zauber dich
Und legst dein Bündel aus dem Hand
Und weinest lang und bitterlich.
April 1901

Einsamkeit
Der Weg ist schwer, der Weg ist weit,
Doch kann ich nicht zurück;
Wer einmal dein ist, Einsamkeit,
Dem bist du Tod und Glück.

Die Sehnsucht brennt; von drüten her
Ruft mütterlich die Welt;
Wie ist ihr Ruf von Liebe schwer,
Wie rot von Lust erhellt.

Doch wer den ersten Becher trank
Vom Wasser Einsamkeit,
Dem singt kein Vogel mehr zu Dank,
Der geht nicht mehr zu zweit. 53

Любовная песня

О что же, я не знаю,
Ты сделала со мной.
Я света избегаю,
Люблю лишь мрак ночной.

Не так, как в полдень хмурый,
А в золоте ночей
Мечты о белокурой
Все ярче, горячей.

Блаженство обещает
Её лучистый взгляд,
И звуки песен тают
Вдали от райских врат.

Плывет небесным краем
Счастливых тучек рой.
О что же, я не знаю
Ты сделала со мной.

Язык весны

Знает и дитя вексны язык:
Ты расти, цвети, люби, надейся,
Увлекайся, радуйся и смейся.
Не робей: прекрасен жизни лик.

Знает и старик весны язык:
Старый, ты зажился что-то слишком!
Не пора ль дорогу дать мальчишкам?
Не страшись: привычен смерти лик.

54
Liebes Lied

O du, ich kann nicht sagen,
Was du aus mir gemacht,
Ich fliehe vor den Tagen
Und liebe nur die Nacht.

Die Nacht ist mir so golden
Wie sonst kein Tag mir war,
Da träum ich von einer holden
Fraue mit blondem Haar.

Da träum ich von seligen Dingen,
Die mir ein Blick verhieß,
Da hör' ich Lieder klingen
Ferner vom Paradies.

Da sehe ich Wolken jagen
Und schaue lang in die Nacht –
O du, ich kann nicht sagen,
Was du aus mir gemacht.

Sprache des Frühlings
Jedes Kind weiß, was der Frühling spricht:
Lebe, wachse, blühe, hoffe, liebe,
Freue dich und treibe neue Triebe,
Gib dich hin und fürcht das Leben nicht.

Jeder Greis weiß, was der Frühling spricht:
Alter Mann, lass dich begraben,
Räume deinen Platz den muntern Knaben,
Gib dich hin und fürcht das Sterben nicht.

55
Не страшно за страну теперь
Не страшно за страну теперь
К единству вновь открыта дверьИ под небесной влагой
Промокнем славно. Рождена
Свобода в муках: нам она
Проклятие и благо.

Тоска по родине прошла
Германия, долой сомненья
Твоя дорога вновь светла
Лишь я еще в смятеньи.

Не страшно за страну теперь
Хоть сердце в шрамах от потерь
И кажется не странным
Не иссякает слез поток
Сочится крови черный сок
Не заживают раны

Тоска по родине прошла
Германия, долой сомненья
Твоя дорога вновь светла
Лишь я еще в смятеньи

Не страшно за страну теперь
И с верой, знаньем, - верь, не верь
Живу я полной жизнью
К друзьям и недругам привык
И мне не даст родной язык56
Wolf Biermann
Um Deutschland ist mir gar nicht bang

Um Deutschland ist mir gar nicht bang
Die Einheit geht schon ihren Gang
untern Milliardenregen
Wir werden schön verschieden naß
Weh tut die Freiheit und macht Spaß
ein Fluch ist sie, ein Segen

Heimweh nach früher hab ich keins
nach alten Kümmernissen
Deutschland Deutschland ist wieder eins
Nur ich bin noch zerrissen

Um Deutschland ist mir gar nicht bang
Die deutsche Wunde ist noch lang
Nicht ausgeheilt , es rinnen
Schmerzbäche, wo die narbe klafft
Nur blutet jetzt der schwarze Saft
Statt raus tief nach innen

Heimweh nach früher hab ich keins
nach alten Kümmernissen
Deutschland Deutschland ist wieder eins
Nur ich bin noch zerrissen

Um Deutschland ist mir gar nicht bang
Und ich als Weltkind mittenmang
Ob Wissen oder Glauben
Ob Freund ob Feind, ob Weib ob Mann
Die liebe Muttersprache kann
Kein Vaterland mir rauben

Heimweh nach früher hab ich keins
nach alten Kümmernissen
Deutschland Deutschland ist wieder eins
Nur ich bin noch zerrissen57Родина
Ищу покой, но всюду – бой.
Летят мгновенья жизни краткой,
И все, что мне дано судьбой,
Хочу отдать я без остатка.
Мой мир – мой дом, мои друзья
Со мною в жизни круговерти.
Жить в этом мире жажду я,
И не спешу в объятья смерти.

Глубоким сном спокойно спать
Проснувшись, думать: кто мы? Где мы?
Чай, бутерброд...Легко решать
Людей извечные проблемы.
В борьбе свободу обретать,
Презрев невзгоды и лишенья.
Бороться, но не забывать:
В победе скрыто пораженье.

Налей, вакханочка, вина,
И станем зверем мы двухспинным!
Хочу испить любовь до дна.
Хочу познать ее вершины.
Мы за любовь поднимем тост,
И за стихи – тебе в награду,
За саламандры новый хвост...
Так пишут, люмпены, баллады.

Ищу покой, но всюду – бой.
Летят мгновенья жизни краткой,
И все, что мне дано судьбой,
Хочу отдать я без остатка.
Я другу друг. Я – враг врагу.
Отмщенье ждет его, поверьте.
Спокойно встретить смерть смогу,
Хоть не спешу в объятья смерти.58
Heimat

Ich suche Ruhe und finde Streit
Wie süchtig nach lebendig Leben
Zu kurz ist meine lange Zeit
Will alles haben, alles geben
Weil ich ein Freundefresser bin
Hab ich nach Heimat Hunger – immer!
Das ist der Tod, da will ich hin
Ankommen aber nie und nimmer

Tief schlafen, träumen ohne Schrei
Aufwachen und ein bisschen dösen
Schluck Tee, Stück Butterbrot dabei
Leicht alle Menschheitsfragen lösen
Im ewig jungen Freiheitskrieg
Das unerträgliche ertragen:
Die Niederlage steckt im Sieg
Trotz Furcht: Die Liebe tapfer wagen!

Zur Nacht ein Glas Rioja-Wein
Weib! Weib, du bist mein Bacchanalchen
Lass Tier uns mit zwei Rücken sein!
Flieg du nochmal und ich nochmalchen
Dir bau ich den Balladen-Text
Wenn meinem Salamander wieder
Der abgebissne Schwanz nachwächst
Und so, ihr Lumpen, macht man Lieder

Ich suche Ruhe und finde Streit
Wie süchtig nach lebendig Leben
Zu kurz ist meine lange Zeit!
Will alles haben, alles geben
Weil ich ein Feindefresser bin
Hab ich nach Rache Hunger – immer!
Das ist der Tod, da will ich hin
Ankommen aber nie und nimmer59
На кладбище Монмартра

Здесь, на кладбище Монмартра
Небо дышит зимней стужей
Я в ботинках модных, тонких
Перепрыгиваю лужи
В лужах плавают окурки
И дерьмо собачек милых
Хоть мои промокли ноги
Гейне я нашел могилу.

Белым мрамором укрытый
Прах его в изгнаньи стынет
С ним лежит его Матильда
С тех далеких пор доныне
Но не только как подруга
В камне высечена тайна
Текст, и в нем поэта имя
Ниже просто: «FrauHeine".

В ту пору, когда чернела
Всюду свастика на Рейне
Было предано проклятью
Это имя - Генрих Гейне.
Хлеб изгнанника не сладок
Только точно знаю я
Что не отдали французы
Гейне мраку забытья.*

Здесь, на кладбище Монмартра
Небо дышит зимней стужей
Я в ботинках модных, тонких
Перепрыгиваю лужи
В лужах плавают окурки
И дерьмо собачек милых
Пусть мои промокли ноги
Гейнеянашелмогилу.

60
Auf dem Friedhof am Montmatre

Auf dem Friedhof am Montmatre
Weint sich aus der Winterhimmel
Und ich spring mit dünnen Schuhen
Über Pfützen, darin schwimmen
Kippen, die sich langsam öffnen
Kötel von Pariser Hunden
Und so hatt' ich nasse Füße
Als ich Heines Grab gefunden.

Unter weißem Marmor frieren
Im Exil seine Gebeine
Mit ihm liegt da Frau Mathilde
Und friert er nicht alleine.
Doch sie heißt nicht mehr Mathilde
Eingemeißelt in dem Steine
Steht da groß sein großer Name
Und darunter bloß: Frau Heine.

Und im Kriege, als die Deutschen
An das Hakenkreuz die Seine-
Stadt genagelt hatten, störte
Sie der Name Henri Heine!
Und ich weiß nicht wie, ich weiß nur
Das: er wurde weggemacht
Und wurd wieder angeschrieben
Von Franzosen manche Nacht.

Auf dem Friedhof am Montmatre
Weint sich aus der Winterhimmel
Und ich spring mit dünnen Schuhen
Über Pfützen, darin schwimmen
Kippen, die sich langsam öffnen
Kötel von Pariser Hunden
Und ich hatte nasse Füße
Als ich Heines Grab gefunden.61
Большой алый цвет Шагала*

Да, это другой
Шагал, не тот вечный
скрипач, не снова
в букете
лабильная пара влюбленных
в стабильном паренье
Икар падает с неба
Одессы. В сельских пределах
паденье. Мужчины и женщины
глазеют, на низких кровлях
сидя, стоя, невозмутимо

крушения ожидая
и я могу быть свидетелем
как те, что в полях наблюдают
падение к смерти. Большой
кровоточит алый цвет
Шагала, его большой алый цвет
кровотоком сверху вниз
Тогда
из коричневых труб стекал
Холокост в мой дом. Струйка
алого цвета из Голливуда
крохотный алый цвет
стекал в никуда

*«Падение Икара». Холст. Масло. 213x198. Париж,
Mузей совр. иск.

Großes Rot bei Chagall
Ja, das ist ein anderer
Chagall, nicht der ewige
Fiedler, nicht wieder
im Blumenstrauß
das labile Liebespaar
in stabiler Schwebe

Ein Ikarus stürzt aus Odessas
Himmel. Stürzt in eine bäuerliche
Menschheit. Männer, Frauen
glotzen, auf niedrigen Dächern
sitzend, stechend, gelassen
der Fall war erwartet worden

Ich aber kann mitansehn
wie die da mitansehn
die Landung zum Tode, groß
Blutet ein Rot
Chagall, sein Großes Rot
Blutet den Berg herunter

Dann
aus der braunschen Röhre tropft
Holocaust ins Haus. Rinnsal
aus Hollywood ein Rot
das kleine Rot
kriecht unter den Teppich.
64

Когда солнце часом позже
Когда солнце часом позже
От Израиля на запад
Утром в Альтону приходит,

Я не сплю, я жду оттуда
Новостей и жалоб горьких.
Камни, пиццерия, танки
В Иерушалаиме Аль-Акса
Хамас, Ливан, Хизболла
Седер вечером в Нетании.
Тель-Авив. И смерть на диско.
Хайфа, Вифлеем и Яффа.
Видишь: не нуждаюсь я в газетах,
Вести в них претят вдвойне.
Мое солнце рассказало
Здесь, в Германии, всю правду,
Обо всем правдиво мне.

Хуже, чем под платьем бомбы
Хуже, чем в руках мальчишки
И Калашников, и камни
Это – ненависть слепая
Та, что с малых лет вскормила
В человеке людоеда, да…
Семь десятков юных гурий
Ждут в раю самоубийцу,
А семье его пророчат
Славу и блага земные.
Там, где Бог велик чрезмерно,
Меньше там его подобий.
Видишь: не нуждаюсь я в газетах
Вести в них претят вдвойне
Мое солнце рассказало
Здесь, в Германии, всю правду
Обо всем правдиво мне

Wenn die Sonne eine Stunde

Wenn die Sonne eine Stunde
später zu mir kommt am Morgen
westwärts bis nach Altona
Auf dem Weg von Israel, dann
Lieg ich wach und warte schon auf
ihre News und Totenklagen
Steine, Pizzeria, Panzer
In Jerushalajm Al-Aksa
Hamas, Libanon, Hisbolla
Sederabend in Netanya
Tel Aviv. Tod in der Disco
Haifa, Bethlehem und Jaffa
Siehste: Ick brauch jar keene Zeitung
Tagesschau, die doppelt quält
meine Sonne hat mir schon alles
hier in Deutschland über alles
viel wahrhaftiger erzählt

Schlimmer als am Bauch die Bomben
Schlimmer als in Knabenhänden
Die Kalaschnikow, die Steine da
Schlimmer noch ist dieser blinde
Haß von klein auf eingefüttert
In die mörderische Brut da, ja…
Paradiesisch siebzig Jungfrauen
Winken jedem Selbstmordmörder
Ruhm und Rente winken irdisch
Der Familie solcher Opfer
Denn wo Gott so übergroß wird
Schrumpfen seine Menschenkinder
Siehste: Ick brauch jar keene Zeitung
Tagesschau, die doppelt quält
meine Sonne hat mir schon alles
hier in Deutschland über alles
viel wahrhaftiger erzählt

И в тревоге по Вестбанку
Ходят юные евреи.
Мир клеймит их: оккупанты!
Месть рождает месть взаимно.
Чистых рук в братоубийстве
Нет на водах Иордана.
Палестинский флаг на гробе,
Иль покрыт он белым флагом
С голубой звездой Давида,
Ах! Слезы матери у гроба
Одинаково повсюду
Жгучи, жгучи, жгучи…

На пороге сна и пробуждения
(песня)

Усни, родная, эта ночь
Сомнений, дум неясных, прочь
Бежит, не дав ответа
Дай руку: через реку снов
Перенести тебя готов
Лишь поцелуй – за это.

Проснись, любимая, проснись!
На радость нам с тобой вернись
Из сумрачного края!
Луч солнца милые черты
Ласкает, и не видишь ты
Как я, любя, страдаю.

Und blutjunge Juden stiefeln
Angstvoll, von der Welt geächtet
als Besatzer durch die Westbank da
Rache wird gerächt mit Rache
Keiner kommt mit saubren Händen
Keiner kommt mit saubren Händen
aus dem Bruderkrieg am Jordan
Ob die Palästina-Fahne
Überm Sarg liegt, ob der blaue
Davidstern auf weißem Laken
Ach! bei dem Begräbnis sind auf
Beiden Seiten Müttertränen
salzig salzig salzig salzig

Einschlaf und Aufwachlied
Schlaf ein, mein Lieb, sonst ist die Nacht
Vorbei und hat uns nicht Gebracht
Als wirre irre Fragen
Gib mir dein' Arm und noch ein' Kuss
Ich muss ja durch den Schlafenfluß
Und will dich rüber tragen.

Wach auf, mein Lieb, du schläfst ja noch!
Komm aus den dunklen Träumen hoch
Und freu dich an uns beiden!
Die Sonne hat längst dein Gesicht
Gestreichelt, und du merkst das nicht
- das mag ich an dir leiden.67

Перспектива поэтов
Прекрасное во мне рождает восхищенье
Уводит прочь меня от злых, бесплодных дум
Проснись! Иди скорей к окну! Смотри, быть может
Мелодия его твой очарует ум!
Лег утренний туман в застывшую долину
Из моря солнце поднимается. А вот
Смотри: три центнера Хичкока белых чаек
С востока к северу свершая поворот

Садятся на воду. Другие же на пашне
Пасутся, как стада рождественских гусей
Что ищут там они? Червей? Букашек? Озимь?
Я, городской поэт, не знаю. Им видней
Клюют прекрасные пилоты-рыболовы
Как птицы сельские, кому высок порог
Жена права: подсолнух может стать событьем
Когда погрузит в краски кисть Винсент ван Гог.

Безумный мастер сам себе отрезал ухо
Так что? Я сердце вырезаю каждый раз
Когда пою. Но вновь оно в груди теснится
Не трепещи, поэт, пред рифмой «боль» тотчас
Не больно Бирману, когда себя он режет
Он к ранам резаным привык, и страха нет
Гляжу: пять центнеров изящных белых чаек
Взмывает круто ввысь, в белесый утра свет.
68
Poetenperspektive
Mich weckte heute das Entzücken meiner Schönen
Es riß ihr Jauchzen mich aus Halbtraumgrübelein
Wach auf! Komm schnell zu mir ans Fenster! Schau, das könnte
Ein kleines neues Lied für mich zum Singen sein!
Die Morgennebel hingen nachtkalt in den Mulden
Durch Wolkenschleier stieg die Sonne aus der See
Ein Vogelschwarm: Drei Zentner weiße Hitchcock-Möwen
Von Osten landeten mit eleganten Dreh

In Richtung Nordwind. Mehr noch strömten auf den Acker
Und weideten wie Weinachtsgänse vor sich hin
Was finden die da: Würmer? Käfer? Wintersaaten?
Egal! Ich kann's nicht wissen, Stadtmensch, der ich bin

Ich sah die eleganten Fischfangflieger picken
Wie plumpes Federvieh, das nie mehr fliegen braucht
Die Frau hat recht: `ne Sonnenblume wird Ereignis
Wenn ein van Gogh den Pinsel in die Farben taucht

Der irre Maler hat sein Ohr sich abgeschnitten
Na und? Ich schneid mir täglich aus der Brust mein Herz
Weil`s ja im Rippenkäfig nachwächst, wenn ich singe
Nur keine Angst, Poet! Vorm Schlagerreimwort „Schmerz"
Es schmerzt den Biermann in mir nicht, wenn ich mich schneide
Der ist der scharfen Schnitt gewöhnt. Ich fürcht mich nicht
Mit kaltem Kennerblick sah ich fünf Zentner Möwen
Als Schwarm auffliegen in das fahle Morgenlicht.69
Эльза Ласкер-Шулер (1869-1945)«Это была величайшая лирическая поэтесса, которую
Германия когда-либо имела»
Готфрид Бенн
Мой синий рояль
Есть в моем доме синий рояль,
Только вот нот я не знаю.
Пыли подвальной на нем вуаль,
С тех пор, как мир дичает.

Звездной мелодии льется печаль.
Дева в челне распевает –
В танце резвится лишь крысья шваль.
Клавиатуры разбитой жаль...
Над синим мертвым рыдаю.

Ах, мой ангел, поймешь едва ль.
Горький я хлеб вкушаю.
Дверь отвори мне в синюю даль,
К звездам, к запретному раю.
Приходит вечер

Приходит вечер, я обращаюсь к звездам.
Мой путь домой в душе уже воссоздан.
Давно во мраке родина моя.

Здесь отдыхает сердцем вся семья,
В одной скорлупке -
Два ядра миндали –

...Моя рука – в твоей. Пусть это лишь мечта.
Застыли околдованные дали...
Душа трепещет: предо мной – твои уста.70
Else Lasker-Schüler
„Dies war die größte Lyrikerin, die Deutschland je hatte"
Gottfried Benn
Mein blaues KlavierIch habe zu Hause ein blaues Klavier
Und kenne doch keine Note.
Es steht im Dunkel der Kellertür;
Seitdem die Welt verrohte.

Es spielen Sternenhände vier
- Die Mondfrau sang im Boote -
Nun tanzen die Ratten im Geklirr.
Zerbrochen ist die Klaviatür...
Ich beweine die blaue Tote.

Ach liebe Engel öffnet mir
- Ich aß vom bitteren Brote -
Mir lebend schon die Himmelstür -
Auch wider dem Verbote.

Es kommt der Abend
Es kommt der Abend und ich tauche in die Sterne,
Daß ich den Weg zur Heimat im Gemüte nicht verlerne
Umflorte sich auch längst mein armes Land.

Es ruhen unsere Herzen liebverwandt,
Gepaart in einer Schale:
Weiße Mandelkerne -

... Ich weiß, du hältst wie früher meine Hand
Verwunschen in der Ewigkeit der Ferne ...
Ach meine Seele rauschte, als dein Mund es mir gestand.

Твои глаза

Твои глаза полны лазури –
Но почему же сердце так дрожит
Пред этим небом?

Душа предчувствует утрату,
И сердце клонится к закату.

Прощание
Я хотела тебе всегда,
Как люблю, говорить часами.

А ты беспокойно ищешь
Запропавшее где-то чудо.

Но пробьет на часах кукушка, -
Мы отпразднуем свадьбу.

Как же, милый, глаза твои сладки,
Как мои любимые розы;

Рай небесный – сердце твое;
Дай в него наглядеться.

Ты как будто из глянцевой мяты,
И так мягко задумчив…

Я хотела тебе всегда,
Как люблю, говорить часами.

Что же я не решаюсь?

In deine Augen
Blau wird es in deinen Augen –
Aber warum zittert all mein Herz
Vor deinen Himmeln.

Nebel liegt auf meiner Wange
Und mein Herz beugt sich zum Untergange.

Abschied

Ich wollte dir immerzu
Viele Liebesworte sagen;

Nun suchst du ruhlos
Nach verlorenen Wundern.

Aber wenn meine Spieluhren spielen,
Feiern wir Hochzeit.

- O deine süßen Augen
Sind meine Lieblingsblumen;

Und dein Herz ist mein Himmelreich;
Laß mich hineinschauеn.

Du bist ganz aus glitzernder Minze
Und so weich versonnen . . .

Ich wollte dir immerzu
Viele Liebesworte sagen, -

Warum tat ich das nicht?

(E.L.S.: Werke und Briefe. Kritische Ausgabe. Bd.I,1. Gedichte, 1996)73
Прощание

Но ты не приходишь под вечер –
Я в звездном плаще сидела.

…Когда же в мой дом стучались, -
Стучало в ответ мое сердце.

Оно на двери на каждой,
Оно и к твоей прильнуло;

Меж бычков огненно-красных
В коричневой гирлянде.

Небеса тебе в цвет ежевики
Я окрасила кровью сердца.

Но ты не приходишь под вечер –
…В золотых башмачках я стояла.

Мой народ

Разрушена скала,
Откуда родом,
И где я Богу гимны пела…
Я сброшена с тропы,
И все во мне, струясь,
Стремится к морю.

Моей крови
Перебродивший сок
Уже отхлынул.
Но эхо все еще звучит, звучит
Во мне,
Когда, к востоку обратясь,
Обломки той скалы, -
Народ мой,
ВзываеткБогу.74
Abschied

Aber du kamst nie mit dem Abend –
Ich saß im Sternenmantel.

...Wenn es an mein Haus pochte,
War es mein eigenes Herz.

Das hängt nun an jedem Türpfosten,
Auch an deiner Tür;

Zwischen Farren verlöschende Feuerrose
Im Braun der Guirlande.

Ich färbte dir den Himmel brombeer
Mit meinem Herzblut.

Aber du kamst nie mit dem Abend –
...Ich stand in goldenen Schuhen.
Mein Volk

Der Fels wird morsch,
Dem ich entspringe
Und meine Gotteslieder singe ...
Jäh stürz ich vom Weg
Und riesele ganz in mir
Fernab, allein über Klagegestein
Dem Meer zu.
Hab mich so abgeströmt
Von meines Blutes
Mostvergorenheit.
Und immer, immer noch der Widerhall
In mir,
Wenn schauerlich gen Ost
Das morsche Felsgebein
Mein Volk
Zu Gott schreit.
75
Иерусалим
Бог создал из своего позвоночника Палестину,
из одной единственной кости – Иерусалим.

Брожу я как будто по мавзолею –
Из камня вырос наш город святой.
Здесь ложа мертвых озер каменеют, -
Где волны играли – свистят суховеи.

Долины здесь сурово так глядят,
И тонет странник в океане ночи.
Как жуток их оцепенелый взгляд.

О если б ты пришел...
В альпийский плащ закутан голубой,
И сумрак дней, печаль мою развеял –
Я обняла б тебя – молясь на образ твой.

Лишь в сердце вспыхнет боль, как раньше, как вчера, -
Я глаз твоих голубизну представлю,
И прочь уходит скука и хандра.

О если б ты пришел...
К отцовскому порогу
И, как ребенка, наставлял бы строго:
Иерусалим – роднее нет Отчизны!

Зовет нас флаг,
Оживший флаг Единственного Бога,
Наполненный дыханьем новой жизни.
76
JerusalemGott baute auf seinem Rückgrat: Palästina,
aus einem einzigen Knochen: Jerusalem.

Ich wandele wie durch Mausoleen –
Versteint ist unsere Heilige Stadt.
Es ruhen Steine in den Betten ihren toten Seen
Statt Wasserseiden, die da spielten: Kommen und Vergehen.

Es starren Gründe hart den Wandere an –
Und er versinkt in ihre starren Nächte.
Ich habe Angst, die ich nicht überwältigen kann.

Wenn du doch kämmest…
Im lichten Alpenmantel eingehüllt –
Und meines Tages Dämmerstunde nahmest –
Mein Arm umrahmte dich, ein hilfreich Heiligenbild.

Wie einst wenn ich im Dunkel meines Herzens litt –
Da deine Augen beide: blaue Wolken.
Sie nahmen mich aus meinem Trübsinn mit.

Wenn du doch kämmest…
In das Land der Ahnen,
Du würdest wie ein Kindlein mich ermahnen.
Jerusalem – erfahre Auferstehen!

Es grüßen uns
Des „Einziges Gottes" lebendige Fahnen,
Grünende Hände, die des Lebens Odem säen. 77
Примирение
Звезда большая вдруг падет в мои колени…
Хотим мы бодрствовать в ночи,

На языках молиться,
Звучанью арф подобных.

Хотим мы примирения в ночи –
Нас Бог переполняет.

Как дети – наши сердца: хотели б
Забыться в истоме сладкой.

И губы так жаждут твоих поцелуев,
Что же ты медлишь?

Сердце мое – с твоим.
Кровь твоя красит в пурпур щеки мои.

Хотим мы помириться в ночи,
Пока мы любим, мы не умрем.

Звезда большая вдруг падет в мои колени.
78
Versöhnung

Es wird ein großer Stern in meinen Schoß fallen ...
Wir wollen wachen die Nacht,

In den Sprachen beten,
Die wie Harfen eingeschnitten sind.

Wir wollen uns versöhnen die Nacht -
So viel Gott strömt über.

Kinder sind unsere Herzen,
Die möchten ruhen müdesüß.

Und unsere Lippen wollen sich küssen,
Was zagst du?

Grenzt nicht mein Herz an deins -
Immer färbt dein Blut meine Wangen rot.

Wir wollen uns versöhnen die Nacht,
Wenn wir uns herzen, sterben wir nicht.
Es wird ein großer Stern in meinen Schoß fallen ...
79

Маша Калеко
(1907-1975)
Лист на ветру
Дай мне, родной, твое услышать сердце,
Чтобы не слышать собственного бой.
Открой его таинственные дверца,
Вот ключ от них, - лежит перед тобой.

Мою любовь не выразить словами,
Не источить горючих слез из глаз.
Та сила, что соединила нас,
Глухой стеною встала между нами.

Всю боль мою отдам я поцелую,
Всю тайну, как дитя, носить – мой рок.
Я лист, что сорван в пору грозовую.

Ужель, кто любит, так же одинок?

Соло для женского голоса

Уходишь ты – приходит дождь, рыдая,
И одиночество стучится в двери.
Свою судьбу кляну, любимый, верь мне,
Но дни твои вовек благословляю.

Ворвался ты, как вихрь, как буря, в душу, -
И стены дома моего разбиты.
Не дал ты ни покоя, ни защиты,
А мой девичий мир навек разрушил.

Мой дух тысячекратно умирал,
Но ты входил, я воскрешала снова.
Так вслушайся в несказанное слово,
Как раньше ты моим словам внимал…

Mascha Kaleko (1907-1975)
Blatt im Wind

Laß mich das Pochen deines Herzens spüren,
Daß ich nicht höre, wie das meine schlägt.
Tu vor mir auf all die geheimen Türen,
Da sich ein Riegel vor die meinen legt.

Ich kann es, Liebster, nicht im Wort bekennen,
Und meine Tränen bleiben ungeweint,
Die Macht, die uns von Anbeginn vereint,
Wird uns am letzten aller Tage trennen.

All meinen Schmerz ertränke ich in Küssen.
All mein Geheimnis trag ich wie ein Kind.
Ich bin ein Blatt, zu früh vom Baum gerissen.

Ob alle Liebenden so einsam sind?

Solo für Frauenstimme

Wenn du fortgehst, Liebster, wird es regnen,
klopft die Einsamkeit, mich zu besuchen.
Und ich werde meinem Schicksal fluchen.
Deine Tage aber will ich segnen.

Du drangst wie Sturmwind in mein junges Leben,
und alle Mauern sanken wie Kulissen.
Du hast das Dach von meinem Haus gerissen.
Doch neuen Schutz hast du mir nicht gegeben.

So starb ich tausendmal. Doch da du kamst,
mocht ich das Glück, dir nah zu sein, nicht stören.
Wie aber solltest du mein Schweigen hören,
da du doch nicht einmal mein Wort vernahmst...

Сонет в мажоре
Спрошу себя в минуты откровений:
Чем до тебя, любимый, жизнь была?
Что я искала в ней, и что нашла,
Когда ты снял с души немые тени?

В былом хочу сама я разобраться,
Но не пойму, где правда, где обман.
Я погружаюсь в будней океан,
В который все мечты мои стремятся.

Забыла я, как сладко птицы пели,
И – до тебя – цветное платье лет.
Остались мне лишь белые метели,
Да одиночества пустынный след.

Они в дверях. Оставь меня одну.
Не возвратить ушедшую весну.

82
Sonett in Dur

Ich frage mich in meinen stillen Stunden,
was war das Leben, Liebster, eh du kamst
und mir den Schatten von der Seele nahmst.
Was suchte ich, bevor ich dich gefunden?

Wie war mein Gestern, such ich zu ergründen,
und sieh, ich weiß es nur noch ungefähr.
So ganz umbrandet mich das Jetzt, dies Meer,
in das die besten meiner Träume münden.

Vergaß ich doch, wie süß die Vögel sangen,
noch eh du warst, der Jahre buntes Kleid.
Mir blieb nur dies von Zeiten, die vergangen:
Die weißen Winter und die Einsamkeit.

Sie warten meiner, lässt du mich allein.
Und niemals wieder wird es Frühling sein.

83
Сонет в миноре
Я думаю о тех ушедших днях,
О свете, что сиял в душе сначала,
Когда любовь короной увенчала
Дитя на разноцветных облаках.

Мне снится, как по улицам бродили
Мы в упоении, рука в руке…
Где та страна? В далеком далеке.
Мы к ней давно дорогу позабыли.

Теперь там страж в воротах – смотрит зверем,
И сорван с головы моей венец,
И розовым мечтам пришел конец,
И свет, сиявший в нас, давно потерян.

В мечтах твоих лишь чувства пламенеют.
-я чувствую, как дни мои тускнеют.

Я знаю, ты проводишь ночь без сна.
В моей, бессонной, тоже мысли роем.
И на до мной холодная луна,
Как и тебе, сияет непокоем.

Я знаю: боль, что от тебя таю,
Найти покой в моих стихах сумеет.
Так пусть же боль сокрытую твою
Прохладой утешающей обвеет.

84
Sonett in Moll

Denk ich der Tage, die vergangen sind
Und all des Lichtes, das tief in uns strahlte,
Da junge Liebe Wolken rosig malte
Und goldne Krone lieh dem Bettlerskind,

Denk ich der Städte, denk ich all die Straßen,
Die wir im Rausch durchflogen, Hand in Hand . . .
Sie führten alle in das gleiche Land,
Das Land, zu dem wir längst den Weg vergaßen.

Nun stehn die Wächter wehrend vor den Toren
Und reißen uns die Krone aus dem Haar.
Grau ist die Wolke, die so rosig war.
Und all das Licht, das Licht in uns – verloren.

Im Traume nur siehst du es glühn und funkeln.
- Ich spür es wohl, wie unsre Tage dunkeln.

Mascha Kaléko, Verse für Zeitgenossen.
Cambridge Mass. 1945

Nacht ohne Schlaf
Ich weiß, das du jetzt wachst in deiner Nacht,
So wie ich schlaflos wache in der meinen.
Der gleiche Mond, der mich so kühl verlacht,
Wird wohl auch jetzt dir Ruhelosem scheinen.

Ich weiß, das Leid, das ich dir nicht geklagt,
Wird mir im stillen Vers zur Ruhe gehen.
So mag dein Weh, das du mir nicht gesagt,
Dich tröstend wie ein Morgenwind umwehen.85

Третья симфония
Я снова «Третьей" Малера внимаю,
И тени прошлого встают вокруг.
На крыльях бесконечности я вдруг
Взлетаю, бросив этот град суетный,
Который причинил мне столько мук,
В страну любви – прекрасную Винету*.

Вчерашнее не кануло в столетья,
Дверь лишь полузакрыта, и теперь
„Сезам, откройся!" – Малерова „Третья"
распахивает настежь эту дверь.
И все, что там десятилетья спит,
Мне чудится, мелодия хранит.

Японские бумажные цветы
В простой воде чудесно расцветают.
Так прошлого виденья и мечты
Во мне при каждом такте оживают.
Но звуки, удаляясь, замирают.
О, если б мог их удержать эфир,
И голос, что сзывает нас на пир,
Из ледниковых трещин поднимая,
В мир музыки, бессмертный, светлый мир.
*Винета – легендарный город на Балтийском море,
по преданию, поглощенный морем.
(Примечание переводчика)

86
Die dritte Sinfonie

Als ich heut wieder Mahlers »Dritte« hörte,
Umfingen mich die Schatten alter Zeit,
Und auf den Schwingen der Unendlichkeit
Entfloh ich dieser Stadt und dem Getriebe,
In das Gewoge der Vergangenheit,
In das Vineta unsrer ersten Liebe.
Ein gestern grüßte mich bei jedem Schritte,
Das dunkle Tor, das dem Erinnern sich
Stets halb verweigert hatte — Mahlers »Dritte«
Erschloß es wie ein »SESAM ÖFFNE DICH!«
Und alles, was jahrzehntelang schon schlief,
Schien aufbewahrt in unserem Motiv . . .
Wie Japanblumen, leblos im Papier,
Im Wasser aufgehn und sich bunt entfalten —
So regten sich bei jedem Takt in mir
Die eingefrornen Träume und Gestalten.
Daß es doch möglich war, sie festzuhalten,
— Den Augenblick, und was ihm bang entstieg,
Die Stimme, wie sie sagte und verschwieg —
Sich fortzuretten aus den Gletscherspalten
Ins Sonnenreich unsterblicher Musik.

В изгнании

„Я жил когда-то в сказочной стране", -
так пел опальный Гейне
о милом сердцу Рейне.
Мой Бранденбург приснился мне.

Мы все там жили (где – смотрите выше).
Чума сожрала все – до самой крыши.
Цветок мой на лужайке
Затоптан „Силы" шайкой.*

В тоске умолкли соловьи,
Забросив гнездышки свои.
Лишь коршуны кругами летают над гробами.

Моей страныужасен вид, -
И невозможно мир сберечь.
Вновь колокольчик зазвенит,
Когда запрячут в ножны меч.

Судьба скитальца нелегка,
И сердцу больно моему.
Порой такая в нем тоска!
А я не знаю – почему.
* „Сила через радость» -националистическая
организация в фашистской Германии
88
Im Exil

Ich hatte einst ein schönes Vaterland -
So sang schon der Flüchtling Heine.
Das seine stand am Rheine,
Das meine auf märkischem Sand.

Wir alle hatten einst ein (siehe oben!)
Das fraß die Pest, das ist im Sturm zerstoben.
O Röslein auf der Heide,
Dich brach die Kraftdurchfreude.

Die Nachtigallen werden stumm,
Sahn sich nach sicherm Wohnsitz um.
Und nur die Geier schreien
Hoch über Gräberreihen.

Das wird nie wieder, wie es war,
Wenn es auch anders wird.
Auch, wenn das liebe Glöcklein tönt,
Auch wenn kein Schwert mehr klirrt.

Mir ist zuweilen so, als ob
Das Herz in mir zerbrach.
Ich habe manchmal Heimweh.
Ich weiß nur nicht, wonach . . .

Авто( р) биографическое
Я, как разумный эмбрион,
И не стремилась в этот мир.

Лишь десять месяцев
И десять дней спустя
Я сжалилась над стонущей мамашей
И путь сыскала в несвободу.

Часов 180, может быть, и больше, -
- Рассказывала бабушка, вздыхая, -
Стоял наш дом в предощущеньи смерти.

Я задаюсь вопросом иногда:
Как Фрейд из Вены это разрешил бы,
Или в Лимате сам профессор Юнг?

Итак, июньским ранним утром,
В чудесный месяц роз, под знаком Близнецов,
Под звон колоколов, к пяти часам,
Колеблясь, прекратила я борьбу,
И временный оставила приют.

Уже тогда я чужаком считалась.
Отцову дочь – меня пленяла даль,
И стаи птиц, и звезд мерцанье.

На детском фотоснимке
Машу руками я и вырываюсь
Из рук кормилицы моей.

Меня влекло неведомо куда.
В пять лет я, наконец, бежала прочь.
Но каждый раз меня ловили всюду.
А жаль.

Нет, не понравилось все это мне
Снаружи.

Auto(r)biografisches

Ich war ein kluges Embryo,
Ich wollte nicht auf die Welt.

Nach zehn Monaten erst und
Vollen zehn Tagen
Erbarmte ich mich der jammernden Mutter
Und suchte den Weg ins Unfreie.

Nicht weniger als hundertachtzig Stunden
- So hat's die Großmutter seufzend berichtet –
Stand unser Haus im Zeichen des Todes.

Ich habe mich später manchmal gefragt,
Wie Freud aus Wien das wohl beurteilt hätte
Oder Professor Jung an der Limmat.

Genug, an einem Junimorgen,
Im Monat der Rosen, im Zeichen der »Zwillinge«,
Bei Glockengeläut um fünf Uhr früh
Gab ich zögernd den Widerstand auf
Und verließ mein provisorisches Domizil.

Ein Fremdling bin ich damals schon gewesen,
Ein Vaterkind, der ferne zugetan,
Den Zugvögeln und den Sternen.

Auf einem Kinderbildnis
Reiße ich mich mit weitgereckten Schwingen
Aus den Armen der Amme.

Früh schon gefiel mir das Anderswo.
Mit knapp fünf Jahren lief ich endlich fort.
Man hat mich aber immer eingefangen.
Leider.

Nein, es hat mir gleich nicht gefallen
Hier unten.

(Mascha Kaleko. Gedichte und Epigramme.
Aus dem Nachlaß. Deutscher Taschenbuch
Verlag. München, 2007)

«Невсесловатутвзятыусаксонцев, -
Часть - на моем дерьме росла под солнцем.
Хоть семечко взошло в чужой стране,
Я рос в земле, удобренной вполне».
Гете, „Изречения в стихах»
(Перевод мой. МК)
В словах, приведенных чуть выше,
Нашла я собственную нишу:
При англосаксах я росла частично,
И на своем навозе – преотлично.
И что сыта земля в моей стране,
Поведал ветер на чужбине мне.

Третье
Есть три кита, сказал пиит,-
на них вся музыка стоит:
ритм и мелодия, без слов,
и тишина – в конце концов.

Бессмыслица и смысл
Все ищешь смысл. А смысла не находишь.
В потемках разума напрасно бродишь.
Живи легко. Не надрывай живот.
Ведь часто смысл в бессмыслице живет!92
Epigramme(Mascha Kaleko. Gedichte und Epigramme.
Aus dem Nachlaß. Deutscher Taschenbuch
Verlag. München, 2007)

„Diese Worte sind nicht alle in Sachsen,
Noch auf meinem eigenem Mist gewachsen.
Doch was für Samen die Fremde bringt
Erzog ich im Lande, gut gedüngt".
Goethe, „Sprüche in reimen"

Zu den hier mitgeteilten Worten
Fand ich den Anlaß vielerorten.
Teils bei Hellenen und Angelsachsen,
Und teils auf eigenem Mist gewachsen.
Auch was einst das Land meiner Heimat gesät,
Der Wind hat es mir in die Fremde geweht.
Das Dritte
Drei Dinge sind's, sprach der Poet,
aus deinen die Musik besteht:
Die Melodie, der Rhythmus und
das Schweigen auf dem Erdenrund-

Unsinn und Sinn
Du suchst und suchst. Und rannst den Sinn nicht finden.
Gib's auf; denn so wirst du ihn nicht ergründen.
Pfeif dir ein Liedchen; träume vor dich hin ,
wie oft enthüllt im Un-Sinn sich der Sinn!93

Дорожный указатель

Распутье. Сфинкса молит он:
Какая лучше из сторон?
Смеется сфинкс: «Ты выбрал путь,
Тебе с него нельзя свернуть.
Тут, слева, шторм, там – бури вой:
Сквозь лабиринт – твой путь домой.»

Где хотели бы вы жить?

Поэта утомленного мадам
спросила, где б он жить мечтал.
Недолго думал тот, - «везде, mon äme,
лишь в этом мире жить бы я не стал.»

Психосоматическое

Терзает тело боль,
И душу жжет страданье.
Что тяжелее –
Боль или страданье?
Задачу не решить моей особе:
Ведь каждый день меня терзают обе.

Каждый спасет душу в своей вере

Еврей, христианин ли, - Бог един,
Лишь именем различен он меж нами.
Не спросит Он, как встанем перед ним,
Какими мы пришли к нему путями.

94
Wegweiser

Am Kreuzweg fragt er die Sphinx:
Geh ich nach rechts geh ich nach links?
Sie lächtelte: „Du wählst die Bahn,
Die dir bestimmt ward im dem Plan.
Linkst brauchst der Sturm, rechts heult der Wind:
Du findest heim ins Labyrinth."
Wo möchten Sie leben?

Den lebensmüden Dichter fragt Madame,
wo's in der Welt am besten ihm gefällt.
Der schwieg nicht lange. – Überall, mon äme,
an jedem Orte; nur nicht in der Welt."

Psychosomatisches

Schmerz guält den Leib,
die Seele martern Leiden.
Was trägt sieh schwerer –
Schmerzen oder Leiden?
Ich kann mich immer noch nicht recht entscheiden:
Ich werde täglich heimgesucht von beiden.
Es werde jeder selig nach seiner Konfession
Ob Jud, ob Christ; es gibt nur einen Gott,
Doch sucht der Mensch in unter vielen Namen.
Stehn wir von Ihm, so fragt Er nicht danach
Auf welchem Pilgerweg wir zu Ihm kamen.
95

Сердце против мозга
Как силится наш интеллект
познать какой-нибудь объект!
А интуиция зевает:
«Ах, это...? – Это каждый знает!»

Никто нас не спросит

Никто не спросит, жизнь по вкусу нам,
ее мы ненавидим или славим.
Непрошенны, пришли мы в этот храм,
и, не спросясь, навек его оставим.

Условие человечности

Годам к тридцатипяти, -
как говорит Мыслитель,-
будь ты нищ,
будь ты правитель,
раб страстей своих,
или воин, -
у каждого есть лицо,
которого он достоин.

Herz kontra Hirn

Wie müht sich unser Intellekt,
bis er ein Körnchen „Gold" entdeckt:
Drauf gähnt Madame Intuition:
„Ach, das…? – Das wußt immer schon!"
Es fragt uns keiner

Es fragt uns keiner, ob es uns gefällt,
ob wir das Leben lieben oder hassen.
Wir kommen ungefragt in diese Welt
und werden sie auch ungefragt verlassen.
La condition humaine

Mit fünfunddreißig –
so sagte ein Weiser –
sei er ein Bettler,
sei er ein Keiser,
ob er geführt wurde
oder verführt,
- hat jeder das Angesicht,
das ihm gebührt.

97
Готфрид Бенн
Го́тфрид Бенн (нем. Gottfried Benn; 1886 —1956) — немецкий поэт-экспрессионист ,эссеист, новеллист, драматург;наиболее популярный из немецких поэтов по опросам современных читателей в Германии. Будучи доктором медицины, он сначала был сторонником, а затем критиком Национал-социалистической революции. Бенн оказал большое влияние на немецкую литературу до- и посленацистского периода. Лауреат Премии Георга Бюхнера в Германии.

Синий час
1
Я в странный час вступаю, темносиний –
там, в глубине, видны твои черты:
рисунок алых губ, как на картине,
и вазой поздних роз на синем – ты.

Мы знаем оба: все, чем прежде жили,
не возвратить. И ни к чему слова.
Они – ничто, мираж, частицы пыли.
Закончена последняя глава.

Все дольше наше горькое молчанье.
Все призрачней надежды и мечты.
И час настал – без веры, без страданья –
и вазой поздних роз на синем – ты.

2
Твой час прошел, и белизна - в награду,
но все еще хранят твои уста
и страсть, и пурпур, и, презрев преграды,
цветет еще былая красота.

Ты так бледна, и , мнится, духом пала
пред белизной, пролив немало слез.
А на губах еще горят кораллы
Как чистый снег, смертельно-белых роз.98
Gottfried Benn (1886-1956)
Blaue Stunde

Ich trete in die dunkelblaue Stunde -
da ist der Flur, die Kette schließt sich zu
und nun im Raum ein Rot auf einem Munde
und eine Schale später Rosen - du!

Wir wissen beide, jene Worte,
die jeder oft zu anderen sprach und trug,
sind zwischen uns wie nichts und fehl am Orte:
Dies ist das Ganze und der letzte Zug.

Das Schweigende ist so weit vorgeschritten
und füllt den Raum und denkt sich selber zu
die Stunde - nichts gehofft und nichts gelitten -
mit ihrer Schale später Rosen - du. 2
Dein Haupt verfließt, ist weiß und will sich hüten,
indessen sammelt sich auf deinem Mund
die ganze Lust, der Purpur und die Blüten
aus deinem angeströmten Ahnengrund.

Du bist so weiß, man denkt, du wirst zerfallen
vor lauter Schnee, vor lauter Blütenlos,
todweiße Rosen Glied für Glied - Korallen
nur auf den Lippen, schwer und wundergroß.

Ты так мягка, все испытав доныне:
паденье, взлет…Явь это или сон?
Пройдет твой час, как небо, темносиний,
и не заметишь, был иль не был он.

Я спрашивал: зачем, с другим играя,
ты мне приносишь поздние цветы?
Ты говоришь: мечты и время тают,
что значим в нем – и он, и я, и ты?

Рожденье – смерть, и вновь явлений смена,
Пустыня – сад, и снова ад пустыни.
Цепь замкнута. Молчанье в этих стенах,
А там – простор, высокий, чистый, синий.

Только две вещи

Мы многие формы проходим, -
И я , и ты, а меж тем
Ответа мы не находим
На вечный вопрос: зачем?

Вопрос этот детский, отчасти,
Узнаешь позже, в чем толк.
И беды терпеть, и ненастья,
Но разум, искания, страсти
Векам отдавать – твой долг.

И розы, и снег – все бренность,
добыча небытия.
Две вещи лишь есть: Безмерность
И животворящее Я.

100

Du bist so weich, du gibst von etwas Kunde,
von einem Glück aus Sinken und Gefahr
in einer blauen, dunkelblauen Stunde
und wenn sie ging, weiß keiner, ob sie war.
3

Ich frage dich, du bist doch eines andern,
was trägst du mir die späten Rosen zu?
Du sagst, die Träume gehn, die Stunden wandern,
was ist das alles: er und ich und du?

"Was sich erhebt, das will auch wieder enden,
was sich erlebt - wer weiß denn das genau,
die Kette schließt, man schweigt in diesen Wänden
und dort die Weite, hoch und dunkelblau."

Nur zwei Dinge

Durch so viel Form geschritten,
durch Ich und Wir und Du,
doch alles blieb erlitten
durch die ewige Frage: wozu?
Das ist eine Kinderfrage.
Dir wurde erst spät bewußt,
es gibt nur eines: ertrage
- ob Sinn, ob Sucht, ob Sage -
dein fernbestimmtes: Du mußt.
Ob Rosen, ob Schnee, ob Meere,
was alles erblühte, verblich,
es gibt nur zwei Dinge: die Leere
und das gezeichnete Ich.

101

Стихотворение

Что значит это побужденье:
эскиз, намек, полурасчет?
Откуда натиск и стремленье
бежать от горестных забот?

Из ничего сложилась груда:
из частностей, из попурри.
Огонь и пепел взяв оттуда,
гася, хранишь ты: для игры?

Ты знаешь, все объять не сможешь.
В кольце зеленом жизни клеть,
Ты все спокойствие положишь,
чтоб недоверье одолеть.

Так дни и ночи, друг за другом
идут. А ты долбишь свое,
и серебро вбиваешь в фугу,
И это – Бытие твое.

Последняя весна

Возьми букет сирени золотой,*
смешай ее чудесные соцветья,
с твоею кровью, счастьем и бедой,
с мечтами, уходящими в столетья.

Уже все в прошлос. Тянутся недели.
Конец или начало – не поймешь.
И, может быть, к июню, в самом деле,
Ты с розами как раз и отцветешь.
*Форзиция (Forsythia,или Goldflieder (золотая сирень). В России ее называют еще „золотой дождь".Цветет в апреле-мае 20-25 дней.
102
Gedicht
Und was bedeuten diese Zwänge,
halb Bild, halb Wort und halb Kalkül,
was ist in dir, woher die Dränge
aus stillem trauernden Gefühl?
Es strömt dir aus dem Nichts zusammen,
aus einzelnem, aus Potpourri ,
dort nimmst du Asche, dort die Flammen,
du streust und löschst und hütest sie.

Du weißt, du kannst nicht alles fassen,
Umgrenze es, den grünen Zaun
Um dies und das, du bleibst gelassen,
Doch auch gebannt in Mißvertraun.

So Tag und Nacht bist du am Zuge,
auch sonntags meißelst du dich ein
und klopfst das Silber in die Fuge,
dann lässt du es - es ist: das Sein.
1955

Letzter Frühling

Nimm die Forsythien* tief in dich hinein
und wenn der Flieder kommt, vermisch auch diesen
mit deinem Blut und Glück end Elendsein,
dem dunklem Grund, auf den du angewiesen.

Langsame Tage. Alles überwunden.
Und fragst du nicht, ob Ende, ob Beginn,
dann tragen dich vielleicht die Stunden
noch bis zum Juni mit den Rosen hin.
103
Эпилог. 1949 (Германия)

1
Волны взбегают на скалы –
Синь отдана на расправу.
Кружево бледных кораллов,
В центре – остров Палау.

Спала волна прилива, -
Она не твоя, не моя.
Лишь света в руках переливы –
Безмолвный мазок бытия.

Пламя, приливы – картина!
Пепел в итоге. Гляди:
Жизнь – это мост над стремниной:
Пройден – и все позади.

2
Овраг широкий из молчанья,
Из ночи мрачная стена
Вкруг дома, где прошли мечтанья,
Где отцвела весна.

Предчувствий полон ярких,
Рифмую строки я.
Где те станки и парки,
Что выткали тебя?

Какой же тайной чашей
Ты в этот мир излит,
Волшебной нитью-пряжей
На вдохе был прошит?

Задумал этот стих я;
Мозг шепчет: завершай.
Овраг и камень тихо
Уйдут в далекий край.

Epilog 1949 (Német)

I
Die trunkenen Fluten fallen –
die Stunde des sterbenden Blau
und der erblaßten Korallen
um die Insel Palau

Die trunkenen Fluten enden
als Fremdes, nicht dein, nicht mein
sie lassen dir nichts in den Händen
als der Bilder schweigendes Sein

Die Fluten, die Flammen die Fragen -
und dann auf Asche sehn:
Leben ist Brückienschlagen
über Ströme, die vergehn

2
Ein breiter Graben aus Schweigen,
eine hohe Mauer aus Nacht
zieht um die Stuben, die Steigen
wo du gewohnt, gewacht.

In Vor- und Nachgefühlen
hält noch die Strophe sich:
"auf welchen schwarzen Stühlen
woben die Parzen dich,

aus wo gefüllten Krügen
entströmst du und verrinst
auf den verzehrten Zügen
ein altes Traumgespinst."

Bis sich die Reime schließen,
die sich der Vers erfand,
und Stein und Graben fließen
in das weite, graue Land
105

3
Могила. Фьорд. Крест на златых воротах,
В лесочке – камень. Камни – впереди.
И песня – ор до хрипоты, до пота:
Заходят ваши звезды – уходи!

Твой образ – чуть бравады, чуть сомненья,
В тревоге вечной грех тебе носить.
И бабочка в счастливом неведеньи
До осени в нем так и будет жить.

Последний мотылек в пучине тонет,
И день к концу. Такая боль в груди!
А хор большой поет, кричит и стонет:
Твоя звезда заходит – уходи!

4
Порою сад близ Одера я вижу
Среди равнин бескрайней шиирины,
Овраг и мост, а там, немного ниже,
Кусты сирени, сини и пьяны.

Вот мальчуган, о ком скорблю порою,
На озере, прошитом тростником.
Судьба еще не потекла рекою,
Сперва, как счастье, забытье – потом.

Вот фраза, над которой размышляю,
Ее я также вставил в этот том:
Что мне судьбой обещано – не знаю:
„tosais" – „ты знаешь" - надпись под крестом.

Есть вещи, что от всех в душе ты прячешь,
Сквозь дни твои несешь в себе самом,
И в разговоре словом не означишь,
Не выдашь их ни взглядом, ни письмом.

Ein Grab am Fjord, ein Kreuz am goldenen Tore,
ein Stein im Wald und zwei an einem See -:
ein ganzes Lied, ein Ruf im Chore:
"Die Himmel wechseln ihre Sterne - geh!"

Das du dir trugst, dies Bild, halb Wahn halb Wende,
das trägt sich selbst, du mußt nicht bange sein
und Schmetterlinge, März bis Sommerende,
das wird noch lange sein.

Und sinkt der letzte Falter in die Tiefe,
die letzte Neige und das letzte Weh,
bleibt doch er große Chor, der weiterriefe:
die Himmel wechseln ihre Sterne - geh.

4
Es ist ein Garten, den ich manschmal sehe
östlich der Oder, wo die Ebenen weit,
ein Graben, ein Brücke, und ich stehe
an Fleiderbüschen, blau und rauschbereit.

Es ist ein Knabe, dem ich manchmal trauere,
der sich am See in Schilf und Wogen ließ,
noch strömte nicht der Fluß, vor dem ich schauere,
der erst wie Glück und dann Vergessen hieß.

Es ist ein Spruch, dem oftmals ich gesonnen,
der alles sagt, da er dir nichts verheißt -
ich habe ihn auch in dies Buch versponnen,
er stand auf einem Grab: >tu sais< - du weißt.

5
Die vielen Dinge, die du tief versiegelt
durch deine Tage trägst in dir allein,
die du auch im Gespräche nie entriegelt,
in keinen Brief und Blick sie lie0est ein,
107

Они безмолвны – добрые и злые.
Страдая с ними, с ними ты умрешь.
Но там, вдали, где ждут миры иные,
Ты снова вместе с ними оживешь.

Твои черты

Твои черты, в которых голос крови -
Единый человечества исток,
Я видел, но в дремоте и безмолвьи
Был погружен в манящий твой поток.

Меня еще влекут врата забавы:
Мерцанье кубка, кубика игра,
И слов прощальных сладкая приправа,
Но близится забвения пора.

Твердыни пали. Исчезают виды.
Адамов род поработил зверье.
Уходят рати, боги, Атлантиды,
И только грезы красят Бытие.

108

die schweigenden, die guten und die bösen,
die so erlittenen, darin du gehst,
die kannst du erst in jener Sphäre lösen,
in der du stirbst und endend auferstehst.

Die Züge deiner…

Die Züge deiner, die dem Blut verschworen,
der Menschheit altem, allgemeinen Blut,
da sah ich wohl und gab mich doch verloren,
schlummerbedeckt und schweigend deiner Flut.

Trugst mich noch einmal zu des Spieles Pforten:
die Becher dunkel und die Würfel blind,
noch einmal zu den letzten süßen Worten
und zum Vergessen, daß sie Träume sind.

Die Festen sinken und die Arten fallen,
die Rasse Adams, die das Tier verstieß,
nach den Legionen, nach den Göttern allen,
wenn es auch Träume sind - noch einmal.

109

Нелли Закс
(1891, Берлин —1970, Стокгольм) — немецкая поэтесса, лауреат Нобелевской премии по литературе (совместно с Ш. Й. Агноном 1966). Википедия.
Мертвый ребенок говорит
(Из книги «В жилищах смерти»)

Мама держала меня за руку.
Тут поднял кто-то нож разлуки.
Мама отпустила мою руку,
Чтобы он меня не задел.
Но вновь она тихо коснулась моего бедра –
И ее рука была в крови.

И перерезал мне нож разлуки
Часть горла надвое –
Он поднялся на рассвете вслед за солнцем.
В глазах моих он начал заостряться.
В моем ухе точились ветра и воды,
И в сердце голос утешающий колол.

А когда я умирала,
В последнее мгновенье ощутила,
Как выдернули острый нож разлуки.110
Nelly Sachs
(1891 Berlin; † 1970 Stockholm) eine deutsche Schriftstellerin und Lyrikerin jüdischen Glaubens. 1966 verlieh das Nobelpreiskomitee ihr – gemeinsam mit Samuel Josef Agnon – den Nobelpreis für Literatur „für ihre hervorragenden lyrischen und dramatischen Werke, die das Schicksal Israels mit ergreifender Stärke interpretieren."(Wikipedia)
Ein totes Kind spricht
(aus Buch „In Wohnungen des Todes")

Die Mutter hielt mich an der Hand.
Dann hob jemand das Abschiedsmesser:
Die Mutter löste ihre Hand aus der meinen_
Damit es mich nicht träfe.
Sie aber berührte noch einmal leise meine Hüfte –
Und da blutete ihre Hand –

Von da ab schnitt mich das Abschiedsmesser
Den Bissen in der Kehle entzwei –
Es fuhr in der Morgendämmerung mit der Sonne hervor
Und begann, sich in meinen Augen zu schärfen –
In meinem Ohr schliffen sich Winde und Wasser,
Und jede Trostesstimme stach in mein Herz –

Als man mich zum Tode führte,
Fühlte ich in letzten Augenblick noch
Das Herausziehen des großen Abschiedsmessers.111
Всегда там, где умирают дети
(Нелли Закс. Из книги „Побег и превращения")

Всегда
Там, где умирают дети
Многие вещи теперь бесприютны
Закат закутан в плащ печали
В нем темная душа дрозда
Ночь обвиняет –
Ветерки, над дрожащей травой вея
Обломки гаснущего света
И смерть сея –

Всегда
Там, где умирают дети
Стыд опаляет лики ночи
Одиноко хранящей тайну
И кто знает о знаке дорожном
Что смерть посылает
На запах древа жизни.
Крик петуха сокращает день
Волшебные часы ужаса осени
В детских комнатах заколдованы –
Воды смывают на берег мрака
Шумящий, влекущий сон времени -

Всегда
Там, где умирают дети
Занавешивают зеркала кукольных домиков
Со вздохом.
Не видно больше танцев лилипутов-пальцев
В атлас детской крови одетых;
Танец застыл
Словно в бинокле
Отдаляющем лунный мир.

Всегда
Там, где умирают дети
Встанут звезда и камень
И бродят мечты бесприютны.
Immer dort, wo Kinder sterben(Nelly Sachs. Aus Buch „Flucht und Verwaldung)

Immer
dort wo Kinder sterben
werden die leisesten Dinge heimatlos.
Der Schmerzensmantel der Abendröte
darin die dunkle Seele der Amsel
die Nacht heranklagt –
kleine Winde über zitternde Gräser hinwehend
die Trümmer ihres Lichtes verlöschend
und Sterben säend –
Immer
dort wo Kinder sterben
verbrennen die Feuergesichter
der Nacht, einsam in ihrem Geheimnis –
Und wer weiß von den Wegweisern
die der Tod ausschickt:
Geruch des Lebensbaumes,
Hahnenschrei der den Tag verkürzt
Zauberuhr vom Grauen des Herbstes
in die Kinderstuben hinein verwunschen –
Spülen der Wasser an die Ufer des Dunkels
rauschender, ziehender Schlaf der Zeit –
Immer
dort wo Kinder sterben
verhängen sich die Spiegel der Puppenhäuser
mit einem Hauch,
sehen nicht mehr den Tanz der Fingerliliputaner
in Kinderblutatlas gekleidet;
Tanz der Stille steht
wie eine im Fernglas
mondentrückte Welt.
Immer
dort wo Kinder sterben
werden Stein und Stern
Und so viele Träume hematlos.

Смесь

Смесь
матери
и отца
под закрытыми веками
звезд

Где был бы ты
где была бы я
где бы наша любовь таилась
когда б сплелись иначе
в объятьях хвосты комет
в небесном склепе
в солнечном затмении
истаяли секунды
Или
месяц волшебной белой рукой
нащупывая артерию моря
сдерживает
отлив и смерть –

Однажды замкнутый
в сосуд предсказаний рождений
от Адама
вопрос спит покрытый
нашей кровью

114

Mischung
Mischung
dieser Mutter
dieses Vaters
unterm geschlossenen Augenlid
aus Stern

Wo wärest du
wo wäre ich
wo unsere Liebe versteckt
wenn anders verschlungen
der Kometensweife Umarmung
himmlisches Begräbnis
in Sonnenfinsternis
die Sekunde vertauert
oder
der Mond mit zaubernder Weißhand
pulsende Meersader
rückwärts gezügelt
in Ebbe und Tod –

Einmal verschlossen
in der Gebürtenbüchse der Verheisungen
seit Adam
die Frage schläft zudeckt
mitunseremBlut

115

Народы Земли
Вы, силой неоткрытых созвездий,
словно в кокон спеленутые,
вы шьете и распарываете сшитое,
вы в смешении языков жужжите,
как в улье,
чтобы жалить всласть,
чтобы ужаленными быть.

Народы Земли,
не разрушайте Вселенную слов,
не разрывайте ножами ненависти
звук, одновременно с дыханием рожденный.

Народы Земли,
о, если б ни один не имел в виду смерть,
говоря «жизнь»,
и не имел в виду кровь,
говоря «колыбель".

Народы Земли,
оставьте слова у их источника,
ведь они могут возвратить горизонты
истинному небу,
и своей другой стороной,
как маской, скрывая зевки ночи,
помогают рождаться звездам.

116V ö lker der Erde

ihr, die ihr euch mit der Kraft der unbekannten
Gestirne umwickelt wie Garnrollen,
die ihr näht und wieder auftrennt das Genähte,
die ihr in die Sprachverwirrung steigt
wie in Bienenkörbe,
um im Süßen zu stechen
und gestochen zu werden -

Völker der Erde,
zerstöret nicht das Weltall der Worte,
zerschneidet nicht mit den Messern des Hasses
den Laut, der mit dem Atem zugleich geboren wurde.

Völker der Erde,
O daß nicht Einer Tod meine, wenn er Leben sagt -
Und nicht Einer Blut, wenn er Wiege spricht -

Völker der Erde,
lasset die Worte an ihrer Quelle,
denn sie sind es, die die Horizonte
in die wahren Himmel rücken können
und mit ihrer abgewandten Seite
wie eine Maske dahinter die Nacht gähnt
die Sterne gebären helfen.

117

(1920-1970)

Фуга смерти
Здесь «…опыт Холокоста и чувство вины уцелевшегоперед миллионами уничтоженных претворены в восходящий к библейским псалмам реквием.
Большой энцикл. Словарь. М.1998

Черное молоко рассвета мы пьем под вечер
Мы пьем его в полдень и утром мы пьем его ночью
Мы пьем его пьем
Мы в воздухе роем могилу лежать в ней просторно
В доме живет человек он играет со змеями пишет
Он пишет в Германию ночь твои золотые волосы Маргарита
Он пишет выходит из дома звезды сверкают он свистом собак подзывает
Он свистом евреев вперед посылает вырыть могилу в земле
Приказ отдает нам играть в ритме танца

Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью
Мы пьем тебя утром и в полдень мы пьем и под вечер
Мы пьем тебя пьем
В доме живет человек он играет со змеями пишет
Он пишет в Германию ночь твои золотые волосы Маргарита
Пепельные твои Суламифь
Мы в воздухе роем могилу лежать там не узко

Кричит он эй глубже копайте а вы там играйте и пойте
Срывает с ремня пистолет грозит нам глаза его голубые
Втыкайте поглубже лопаты а вы там играйте играйте

Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью
Мы пьем тебя в полдень и утром мы пьем и под вечер
Мы пьем тебя пьем
В доме живет человек твои золотые волосы Маргарита
Пепельные твои Суламифь он играет со змеями
Кричит он играйте мне слаще а смерть из Германии мастер
Кричит он мрачнее играйте и в воздух взовьетесь как дым
Могила вам там в облаках хватит места вам всем

Paul Celan (1920-1970)
Todesfuge
Schwarze Milch der Frühe wir trinken sie abends
wir trinken sie mittags und morgens wir trinken sie nachts
wir trinken und trinken
wir schaufeln ein Grab in den Lüften da liegt man nicht eng
Ein Mann wohnt im Haus der spielt mit den Schlangen der schreibt
der schreibt wenn es dunkelt nach Deutschland dein goldenes Haar Margarete
er schreibt es und tritt vor das Haus und es blitzen die Sterne und er pfeift seine Rüden herbei
er pfeift seine Juden hervor lässt schaufeln ein Grab in der Erde
er befiehlt uns spielt auf nun zum Tanz

Schwarze Milch der Frühe wir trinken dich nachts
wir trinken dich morgens und mittags wir trinken dich abends
wir trinken und trinken
Ein Mann wohnt im Haus der spielt mit den Schlangen der schreibt
der schreibt wenn es dunkelt nach Deutschland dein goldenes Haar Margarete
Dein aschenes Haar Sulamith wir schaufeln ein Grab in den Lüften da liegt man nicht eng

Er ruft stecht tiefer ins Erdreich ihr einen ihr anderen singet und spielt
er greift nach dem Eisen im Gurt er schwingts seine Augen sind blau
stecht tiefer die Spaten ihr einen ihr andern spielt weiter zum Tanz auf

Schwarze Milch der Frühe wir trinken dich nachts
wir trinken dich mittags und morgens wir trinken dich abends
wir trinken und trinken
ein Mann wohnt im Haus dein goldenes Haar Margarete
dein aschenes Haar Sulamith er spielt mit den Schlangen
Er ruft spielt süsser den Tod der Tod ist ein Meister aus Deutschland
er ruft streicht dunkler die Geigen dann steigt ihr als Rauch in die Luft dann habt ihr ein Grab in den Wolken da liegt man nicht eng119

Черноемолокорассветамыпьемтебяночью
МыпьемтебявполденьасмертьизГерманиимастер
Мыпьемтебявечеромутроммыпьемтебя пьем
Смерть из Германии мастер глаза его голубые
Встречает тебя он свинцовою пулею метко
В доме живет человек твои золотые волосы Маргарита
Он травит собаками нас он дарит нам в небе могилу
Играет со змеями он мечтает а смерть из Германии мастер

Золото волос твоих Маргарита
Пепел волос твоих Суламифь

Псалом

Никто не лепит нас снова
из земли и глины,
никто не говорит о нашем прахе.
Никто.

Благословен будь, Никто.
Благодаря тебе
мы цветем.
К тебе
стремимся.

Ничем
мы были, есть и станем,
цветущие:
ничто мы –
ничья роза.

Пестиком светлой души,
тычинкой небесно-пустынной,
короной алой
из пурпура слов, которые пели мы
над, о, над
терновником.
Стихотворение написано в 1963г и посвящено жертвам концлагеря Аушвитц.Это гениальная попытка нового осмысления триады Бог — Мир — Человек.

Schwarze Milch der Frühe wir trinken dich nachts
wir trinken dich mittags der Tod ist ein Meister aus Deutschland
wir trinken dich abends und morgens wir trinken und trinken
der Tod ist ein Meister aus Deutschland sein Auge ist blau
er trifft dich mit bleierner Kugel er trifft dich genau
ein Mann wohnt im Haus dein goldenes Haar Margarete
er hetzt seine Rüden auf uns er schenkt uns ein Grab in der Luft
er spielt mit den Schlangen und träumet der Tod ist ein Meister aus Deutschland

dein goldenes Haar Margarete
dein aschenes Haar Sulamith

PsalmNiemand knetet uns wieder aus Erde und Lehm,
niemand bespricht unseren Staub.
Niemand.
Gelobt seist du , Niemand.
Dir zulieb wollen
wir blühn.
Dir
entgegen.
Ein Nichts
waren wir, sind wir, werden
wir bleiben, blühend:
die Nichts-, die
Niemandsrose.
Mit
dem Griffel seelenhell
dem Staubfaden himmelswüst
der Krone rot
vom Purpurwort, das wir sangen
über, o über
dem Dorn.
Das Gedicht „Psalm", das aus vier Strophen besteht, wurde von P. Celan 1963 geschrieben und ist eins der Niemandsrosengedichte, die den Opfern von Auschwitz gewidmet sind.Годы от тебя ко мне

Снова вьются предо мной твои волосы, когда я плачу.
Синевой глаз
накрываешь ты стол нашей любви: ложе между
летом и осенью.
Мы пьем то, что приготовлено – ни мной,
ни тобой, ни третьим:
мы глотаем пустоту и остатки.
Мы видим себя в зеркалах морских глубин
и предлагаем друг другу блюда.
Ночь есть ночь, она начинается с утра,
она соединяет меня с тобой.

Сон и еда

Покров твой дыхание ночи, и темень ложится к тебе,
щекочет висок и лодыжки, и к жизни зовет, и ко сну,
и Слово твое она ловит, желанья и мысли.
И в каждом из них затаилась, манит и влечет.
Соль из ресниц твоих вычесав, потчует ею тебя.
Слушает шорох песка часов твоих, и ставит его пред тобой.
Что розою было, водою и тенью, - питьем подает.

122

Die Jahre von dir zu mir
Wieder wellt sich dein Haar, wenn ich wein. Mit dem
Blau deiner Augen
deckst du den Tisch unsrer Liebe: ein Bett zwischen
Sommer und Herbst.
Wir trinken, was einer gebraut, der nicht ich war,
noch du, noch ein dritter:
wir schlürfen ein Leeres und Letztes.
Wir sehen uns zu in den Spiegeln der Tiefsee und
reichen uns rascher die Speisen:
die Nacht ist die Nacht, sie beginnt mit dem Morgen,
sie legt mich zu dir.

Schlaf und Speise
Der Hauch der Nacht ist dein Laken, die Finsternis legt sich zu dir.
Sie rührt dir an Knöchel und Schläfe, sie weckt dich zu Leben und Schlaf,
sie spürt dich im Wort auf, im Wunsch, im Gedanken,
sie schläft bei jedem von ihnen, sie lockt dich hervor.
Sie kämmt dir das Salz aus den Wimpern und tischt es dir auf,
sie lauscht deinen Stunden den Sand ab und setzt ihn dir vor.
Und was sie als Rose war, Schatten und Wasser, schenkt sie dir ein.

123

Роза Ауслендер(1901-1988)

Слепое лето

В это горькое лето в мире

Ягоды налиты чернилами
В это серое лето в мире

Пламя малины погасло
В это серое лето мира

Люди ходят с опущенным взором
По рыжему берегу роз туда-сюда

Люди ждут почту белого голубя
Из чуждого лета в мире

По мосту из специального металла
Можно ходить только маршевым шагом

Ласточка не находит пути на юг –
В этом слепом лете мира

124

Rose Auslender
Blinder Sommer
Die Rosen schmecken ranzig-rot —
es ist ein saurer Sommer in der Welt
Die Beeren füllen sich mit Tinte
und auf der Lammhaut rauht das Pergament
Das Himbeerfeuer ist erloschen —
es ist ein Aschensommer in der Welt
Die Menschen gehen mit gesenkten Lidern
am rostigen Rosenufer auf und ab
Sie warten auf die Post der weißen Taube
aus einem fremden Sommer in der Welt
Die Brücke aus pedantischen Metallen
darf nur betreten wer den Marsch-Schritt hat
Die Schwalbe findet nicht nach Süden —
es ist ein blinder Sommer in der Welt

125

День в изгнании
(1968)

День в изгнании
Дом без дверей и окон

На белой доске
углем отмечено
время

В ящике
посмертные маски
Адам
Авраам
Агасфер
кто знает все имена

День в изгнании
Часы изгибаются
чтобы из подполья
в комнату войти

Тени сгущаются
вкруг света вечной масляной лампы
чтоб рассказывать истории
десятью темными пальцами
вдольстен

126

Ein Tag im Exil
Ein Tag im Exil
Haus ohne Türen und Fenster
Auf weißer Tafel
mit Kohle verzeichnet
die Zeit
Im Kasten
die sterblichen Masken
Adam
Abraham
Ahasver
Wer kennt alle Namen
Ein Tag im Exil
wo die Stunden sich bücken
um aus dem Keller
ins Zimmer zu kommen
Schatten versammelt
um's Öllicht im ewigen Lämpchen
erzählen ihre Geschichten
mit zehn finstern Fingern
die Wände entlang

127
Хильда Домин (1909-2006)
Немецкая писательница, поэтесса. С 1939г – эмиграция (Доминиканская республика). С 1961- Хайдельберг.В 1992г -лит. премия, присуждаемая в Германии за «литературу в изгнании немецкому писателю". Она стала её первым обладателем, а после её смерти в 2006году премии было присвоено её имя.

Жуткий бег

Ты спросил о сожженой шхуне, -
- там ведь был и мой пепел –
ты мечтал: вот бы с якоря сняться,
- там была я – в открытом море,
и не дома, - в новой стране,
- там была я зарыта
как чужая, в чужую землю,
и дерево с редким названьем,
впрочем, как все деревья,
росло из меня,
как из всех убитых,
неважно, где.
Дом без окон
Боль загоняет в гроб
в доме без окон.
Солнце, то, что цветы раскрывает,
кажет свой край
все отчетливей.
Это куб из молчанья
в ночи.

Утешенье
дверей и окон найти не может,
войти желая,
вместе с хворостом злобу приносит
и, желая добиться чуда,
поджигает
мой дом из боли.

Hilda Domin
(1909-2006)

Makabrer Wettlauf
Du sprachst vom Schiffe-Verbrennen
- da waren meine schon Asche -,
du träumtest vom Anker-Lichten
- da war ich auf hoher See -,
von Heimat im Neuen Land
- da war ich schon begraben
in der fremden Erde,
und ein Baum mit seltsamem Namen,
ein Baum wie alle Bäume,
wuchs aus mir,
wie aus allen Toten,
gleichgültig, wo.
Haus ohne Fenster Der Schmerz sargt uns ein
in einem Haus ohne Fenster.
"Die Sonne, die die Blumen öffnet,
zeigt seine Kanten
nur deutlicher.
Es ist ein Würfel aus Schweigen
in der Nacht."

Der Trost,
der keine Fenster findet und keine Türen
und hinein will,
trägt erbittert das Reisig zusammen.
Er will ein Wunder erzwingen
und zündet es an,
das Haus aus Schmerz.129

Только роза – опора
Я стараюсь комнату в воздух поднять
к высоте акробатов и птиц:
на трапеции чувств мое ложе,
как гнездо на ветру,
на ветке, на самом краю.

Покупаю себе одеяло нежнейшей шерсти
тонкорунной овечки, что
в лунном свете
с облаком схожа,
над землею плывущим.

Закрываю глаза и закутываюсь
в шерсть преданного зверя.
Я хочу песок под копытцем почувствовать,
и щелчок засова услышать,
что вечером двери замкнет.

Вот лежу я на птичьих перьях, в синем небе качаясь.
Головокруженье. Не сплю.
Моя рука
ищет опору и находит
только розу как опору.

Упрек

Молчанье: камень
на горле слова
Мое дышашее слово тонет
в колодце

130

Nur eine Rose als Stütze

Ich richte mir ein Zimmer ein in der Luft
unter den Akrobaten und Vögeln:
mein Bett auf dem Trapez des Gefühls
wie ein Nest im Wind
auf der äußersten Spitze des Zweigs.

Ich kaufe mir eine Decke aus der zartesten Wolle
der sanftgescheitelten Schafe die
im Mondlicht
wie schimmernde Wolken
über die feste Erde ziehen.

Ich schließe die Augen und hülle mich ein
in das Vlies der verläßlichen Tiere.
Ich will den Sand unter den kleinen Hufen spüren
und das Klicken des Riegels hören,
der die Stalltür am Abend schließt.

Aber ich liege in Vogelfedern, hoch ins Leere gewiegt.
Mir schwindelt. Ich schlafe nicht ein.
Meine Hand
greift nach einem Halt und findet
nur eine Rose als Stütze.

Vorwurf
Schweigen: der Stein
am Halse des Worts
Mein atmendes Wort ertrinkt
In dem Brunnen

131
Стихия

Все плавают в этой
воде

Рыбы
с большими глазами
и печальным ртом
плавают вокруг меня
печально
без рук
держась рядом

Рыбы
в воде
в которой я
тону

Отступление
Я прошу слова вернуться ко мне
я заманиваю мои слова
что так беспомощны

Я собираю картины
ландшафты приходят ко мне
деревья и люди

Даль ничто
все собираются
где много света

Я частица всего
возвращаюсь
обратно в себя
и закрываюсь
и иду прочь
из сияющего света
зелени золота синевы
в беспамятство

Element

Alle schwimmen in diesem
Wasser

Fische
mit großen Augen
und traurigen Mund
schwimmen um mich herum
traurig
ohne Hände
Hände halten

Fische
In dem Wasser
In dem ich
Ertrinke

Rückzug
Ich bitte die Worte zu mir zurück
Ich locke alle meine Worte
Die hilflosen

Ich versammle die Bilder
die Landschaften kommen zu mir
die Bäume die Menschen

Nichts ist fern
Alle versammeln sich
So viel Helle

Ich ein Teil von allem
Kehre mit allem
In mich zurück

Und verschließe mich
Und gehe fort aus der blühenden Helle
Dem Grün dem Gold dem Blau
In das Erinnerungslos

У меня нет рук
Мои руки закреплены в плечах
как крылья
возможно должна была я стать птицей
но я не летаю
возможно я человек
и я не убита
и я не попаду в объятья
убицы
чья рука бросает камни
из века в век
только праща изменилась

Следующая война
говорил Эйнштейн
будет вновь вестись луком и стрелой
следующим холодильником
будет вновь глиняный кувшин
с дождевой водой

До этого вероятно
неподготовленному миру нужна луна
как универсальный KZ*
KZ* – концентрационный лагерь
(прим. переводчика)

Слова
Слова – спелые гранаты,
падают на землю
и раскрываются.
Все, что внутри, выходит наружу.
Фрукт открывает свою тайну,
являя свои семена, -
новуютайну.
134

Die übernächste Krieg

Ich habe keine Arme
Meine Hände sind an meine Schultern geheftet
wie Flügel
vielleicht sollte ich ein Vogel werden
aber ich fliege nicht
vielleicht ein Mensch
ich tote nicht
und ich brauche euch nicht zu umarmen
ihr Töter
deren Hand den Stein wirft
von Anbeginn
nur die Schleuder hat sich verändert

Der übernächste Krieg
sagte Einstein
wird wieder mit Pfeil und Bogen geführt
der übernächste Kühlschrank
wird wieder ein Tonkrug
mit Regenwasser sein

Bis dahin
für die Unangepassten der Welt
vielleicht noch der Mond
als universales KZ
Worte

Worte sind reife Granatäpfel,
sie fallen zur Erde
und öffnen sich.
Es wird alles Innre nach außen gekehrt,
die Flucht stellt ihr Geheimnis bloß
einneuesGeheimnis

135

На полном ходу

Мы сидим в поезде
никто не спросит нас
хотим ли мы сойти
и мы въезжаем на мост
готовый обрушиться
Этот мост или следующий
обрушится непременно

Как больно мне делаешь ты
как больно я делаю тебе
куда мы несемся
в такой спешке
на мост
который не держит

Эскимосская птица

Часто,
когда я засыпаю,
чувствую под собой
шаткий полет
большой эскимосской птицы,
что, как заблудившийся самолет,
ищет свой курс.

Я лежу на ее спине,
между крыльев,
но ты,
многообразный зверь,
сидишь на хвосте птицы
и летишь со мной,
склонясь надо мной,
и мое дыхание
слилосьствоим.

136

In voller Fahrt
Wir sitzen in einem Zug
niemand fragt ob wir
aussteigen wollen
und fahren auf eine Brücke zu
und die Brücke wird brechen
Diese Brücke oder die nächste
Wird brechen

Wie weh du mir tust
wie weh ich dir tu
wo wir dahinfar'n
in solcher Eile
auf eine Brücke zu –
die nicht tragen wird

Eskimovogel
Oft
wenn ich einschlafe
fühle ich unter mir
den schwankenden Abflug
des großen Eskimovogels,
der wie ein zögerndes Flugzeug
seinen Kurs sucht.

Ich liege auf seinem Rücken
zwischen den Flügeln,
aber du,
ein vielgestaltiges Tier,
sitzt auf dem Schwanz des Vogels
und fliegst mit,
über mich gebeugt,
und mein Atem
entkommt dir nicht.
137

Дерево цветет вопреки

Дерево цветет всегда
вопреки всему Деревья
даже перед казнью цветут

Цветы вишни
и бабочек
гонит ветер
принуждая
к ложу

Они летят дальше
а стебли без голов
провожают
яркий хоровод

Кто-то скажет тебе слово
Ты считаешь, он говорит
Мимоходом

Так тихо оно

Кто смог бы

Кто смог бы
мир
высоко подбросить
чтобы ветер
насквозь продул

Стихотворение

Стихотворение – замороженный миг,
который каждый читатель для себя в ручей
здесь и сейчас превращает.

Всему свое время.

Der Baum blüht trotzdem
Der Baum blüht trotzdem
Immer haben die Bäume
auch zur Hinrichtung geblüht
Kirschblüten und
Schmetterlinge
treibt der Wind
auch dem Verurteilten ins
Bett

Sie gehen weiter
Blütenhalter
ohne den Kopf zu wenden
die hellen Reihen

Mancher sagt ein Wort zu dir
oder du glaubst, dass er spricht
im Vorbeigehen

Weil es so still ist

Wer es könnte

Wer es könnte
die Welt
hochwerfen
dass der Wind
hindurchfährt
Ein Gedicht
Ein Gedicht ist ein gefrorener Augenblick,
der jeder Leser für sich wieder ins Fließen,
ins Hier und Jetzt bringt.

Alles hat seine Zeit.139

Курт Тухольский (1890-1935) - немецкий поэт и журналист, песенник и „Все мы - люди в клетках. Наша жизнь кажется иногда весьма привлекательной тем, кто проходит мимо. Но изнутри все видится совсем-совсем иначе..." Курт Тухольский

В клетке

В клетке стальной из моих идеалов
мечусь я вдоль зарешёченых стен.
Вижу: няни снуют, генералы,
вдовушка там с господином N.

Кто-то пустым удостоит взглядом:
Тигр? Ах, бедный, несчастный зверь…
Тетушку вспомнить кому-то надо,
„шлет, мол, нечто в бумаге теперь".

Выйти бы мне и всласть потянуться.
У многих времени – про запас.
Они – снаружи, но коль оглянуться,
схожи мы в профиль- анфас.

…Зевает тигр. Бежать – но карта бита:
не перегрызть железный переплет.
Оставил сторож дверцу приоткрытой:
кудауйдет?

140

Kurt Tucholsky
Kurt Tucholsky(1890 -1935) – deutsсher Dichter und Journalist, Liedertexter
und Satiriker, Pazifist und Antifaschist.
Im Käfig

Hinter den dicken Stäben meiner Ideale
lauf ich von einer Wand zur andern Wand.
Da draußen gehen Kindermädchen, Generale,
Frau Lederhändlerswitwe mit dem Herrn Amant ...

Manchmal sieht einer her. Mit leeren Blicken:
Ah so! ein Tiger – ja, das arme Tier ...
Dann sprechen sie von »Tantchen auch was schicken
in Pergamentpapier«.

Ich möcht so gern hinaus. Ich streck und dehn mich –
die habens gut, mit ihrer großen Zeit!
Sie sind gewiß nicht rein, und doch: ich sehn mich
nach der Gemeinsamkeit,

Der Tiger gähnt. Er käm so gern geloffen ...
Doch seines Käfigs Stäbe halten dicht.
Und ließ der Wärter selbst die Türe offen:
Man geht ja nicht.

Theobald Tiger
Die Weltbühne, 30.05.1918, Nr. 22, S. 507,
wieder in: Fromme Gesänge.

141

Райнер Мария Рильке (1875-1926)
Пантера

Ее глаза из-за железных прутьев
устало так глядят на белый свет,
как будто бы за прутьями, по сути,
другого мира, кроме прутьев, нет.

Кошачье-мягким шагом, сильным, гибким,
кружит в тоске навязанной игры.
В пространстве тесном в ней желанья зыбки,
А мощь и сила дремлют до поры.

Лишь изредка зрачков завеса рвется.
Беззвучно мир врывается тогда.
И дрожью в теле молча отзовется,
И в сердце пропадает без следа.

6.11.1902, ПарижОсень

Листва – в паденьи, будто там, вдали,
Садов небесных время увяданья;
В паденьи листьев жесты отрицанья.
И в ночь от звезд приходит осознанье
Паденья в оиночество Земли.
Мы все в паденьи, годы и века.
Оно во всем, - безмерно и безбрежно.

Но есть Один, Кто бесконечно нежно
Нас держит, и рука его крепка.
142
Rainer Maria Rilke
(1875-1926)

Der Panther
Im Jardin des Plantes, Paris Sein Blick ist vom Vorübergehn der Stäbe
so müd geworden, dass er nichts mehr hält.
Ihm ist, als ob es tausend Stäbe gäbe
und hinter tausend Stäben keine Welt.

Der weiche Gang geschmeidig starker Schritte,
der sich im allerkleinsten Kreise dreht,
ist wie ein Tanz von Kraft um eine Mitte,
in der betäubt ein großer Wille steht.

Nur manchmal schiebt der Vorhang der Pupille
sich lautlos auf -. Dann geht ein Bild hinein,
geht durch der Glieder angespannte Stille -
und hört im Herzen auf zu sein.

6.11.1902, Paris

Herbst

Die Blätter fallen, fallen wie von weit,
als welkten in den Himmeln ferne Gärten;
sie fallen mit verneinender Gebärde.
Und in den Nächten fällt die schwere Erde
aus allen Sternen in die Einsamkeit.
Wir alle fallen. Diese Hand da fällt.
Und sieh dir andre an: es ist in allen,

Und doch ist Einer, welcher dieses Fallen
unendlich sanft in seinen Händen hält.

143

Иоганнес Бехер
(1891-1958)

Слезы Отечества. Год 1937.

Германия! Смотри, что сделали с тобой?!
Сильна ты и в чести? Ты празднуешь свободу?
Народ кует добро? Что ты даешь народу?
О благе всех в стране радеет бюргер твой?

«Германия, проснись!» - ты помнишь клич былой?
Два раза не вступай в одну и ту же воду.
Кто грабил, тот поет тебе сегодня оды,
На горло наступив железною пятой.

Твоя душа во тьме. Твой помутился разум.
Твои слова – обман. Где подлости предел?
Все, что скрывает ложь, откроет время разом:
Тяжелый поднял бич знаток заплечных дел.

С ухмылкою палач кровь с лезвия стирает.
О, сколько новых бед он к старым прибавляет!

Ты - Баха мощный глас - звук фуги и кантаты!
Ты – нежная лазурь, что Грюневальд создал.
Ты – Гельдерлина гимн: он страстно так звучал!
О, краски, слово, звук, - все предано, распято!

Природа не сдалась еще на вашу милость?!
О, Рейн и Неккар мой, вам течь не запретили?
Ты – детства сад, - он пуст, сейчас о нем забыли.
Шварцвальд и Бодензее, что с вами приключилось?

144

Johannes R. Becher (1891- 1958)
Deutscher expressionistischer Dichter und Politiker
Tränen des Vaterlandes Anno 1937

I
O Deutschland! Sagt, was habt aus Deutschland ihr gemacht?!
Ein Deutschland stark und frei ?! Ein Deutschland hoch in Ehren?!
Ein Deutschland, drin das Volk sein Hab und Gut kann mehren,
Auf aller Wohlergehn ist jedermann bedacht?!

Erinnerst du dich noch des Rufs: »Deutschland erwacht!«?
Als würden sie dich bald mit Gaben reich bescheren,
So nahmen sie dich ein, die heute dich verheeren.
Geschlagen bist du mehr denn je in einer Schlacht.

Dein Herz ist eingeschrumpft. Dein Denken ist mißraten.
Dein Wort ward Lug und Trug. Was ist noch wahr und echt?!
Was Lüge noch verdeckt, entblößt sich in den Taten:
Die Peitsche hebt zum Schlag ein irrer Folterknecht,

Der Henker wischt das Blut von seines Beiles Schneide -
O wieviel neues Leid zu all dem alten Leide!

II
Du mächtig deutscher Klang: Bachs Fugen und Kantaten!
Du zartes Himmelsblau, von Grünewald gemalt!
Du Hymne Hölderlins, die feierlich uns strahlt!
O Farbe, Klang und Wort: geschändet und verraten!

Gelang es euch noch nicht, auch die Natur zu morden?!
Ziehn Neckar und der Rhein noch immer ihren Lauf?
Du Spielplatz meiner Kindheit: wer spielt wohl heut darauf
Schwarzwald und Bodensee, was ist aus euch geworden?

145
Четвертый год подряд режим несчастья множит,
И слезы не сдержать из раненых сердец,
Они проникли в кровь, они в крови текут.

Прошу, не надо слез! Пусть ненависть поможет
Нам громко объявить: «Всем бедствиям конец!»
И краски, слово, звук вновь силу обретут!

Стихотворение написано на сонет Андреаса Грифиуса
«СлезыОтечества. Год 1636»
146

Das vierte Jahr bricht an. Um Deutschland zu beweinen,
Stehn uns der Tränen nicht genügend zu Gebot,
Da sich der Tränen Lauf in so viel Blut verliert.

Drum, Tränen, haltet still! Laßt uns den Haß vereinen,
Bis stark wir sind zu künden: »Zu Ende mit der Not!«
Dann: Farbe, Klang und Wort! Glänzt, dröhnt und jubiliert!

Das Gedicht bezieht sich auf das Kriegs-Sonett »Tränen des Vaterlandes. Anno 1636« vonAndreasGryphius.
147
Гюнтер Грасс
( 1927) — немецкий писатель, скульптор, художник, график,
лауреат Нобелевской премии по литературе 1999 года

Наше
(изкниги „Novemberland.13 Sonette- Göttingen, 1993)
„Страна –ноябрь. 13 сонетов. Геттинген, 1993)

На свете есть страна, в чьей песне, как в проспекте,
к равнинам Севера с холмов зовет ее краса,
заселена ( в наш век) уже под небеса:
где дети прятались – теперь укрыться негде

от гнева взрослых. Тайны больше нет.
Мы так открыты миру, что любой сосед,
весь свет, увидев счастья нашего росток,
сочтя своей бедой, от зависти бы слег.

Свободный рынок нам позволил встать с колен:
из пепла, из руин возрождена страна.
Страданий, горя, слез разорван жуткий плен,
и даже на грехи нам скинута цена.
Живет страна-ноябрь, кляня свой тяжкий труд,
страшась расплаты там, где ждет всех Страшный Суд.
148
Günter Grass
(1927) ist ein deutscher Schriftsteller, Bildhauer, Maler und Grafiker mit kaschubischen Vorfahren. Grass war Mitglied der Gruppe 47 und gilt als einer der bedeutendsten deutschsprachigen Autoren der Gegenwart. Im Jahr 1999
erhielt er den Nobelpreis für Literatur.
Das Unsre
(aus Buch „Novemberland.13 Sonette- Gönningen, 1993)
Breit liegt das Land, in dessen Lied wie in Prospekten
sich Schönheit weit gehügelt austrägt, gegen Norden flach,
besiedelt, eng (in dieser Zeit) bis unters Dach.
Wo sich die Kinder einst vor Vaters Zorn versteckten,

ist keine Zuflucht mehr, nein, nichts schließt mehr geheim.
So offen sind wir kenntlich, allseits ausgestellt,
dass jeder Nachbar, ringsum alle Welt
als Unglück treiben sieht, was unsres Glückes Keim.

Wo mir uns finden, hat verkehrte Konjunktur
uns fett gemacht. Dank Leid und Kummer satt,
Schlug mästend Elend an als freien Marktes Kur;
und selbst auf unsre Sünden gab's Rabatt.
Stiel liegt Novemberland, verflucht zum tugendhaften Fleiß,
in Angst vorm Jüngstgericht, dem überhöhten Preis.
149
В яйце

Мы живем в яйце.
Стены внутри скорлупы
измарали мы непристойными рисунками
и именами наших врагов.
Нас высиживают.

Кто нас высиживает,
высиживает также и наши карандаши.
Вылупившись однажды,
тотчас мы напишем
портрет нашей наседки.

Мы думаем, что нас высидят.
Мы представляем себе добродушное создание,
и пишем школьные сочинения
о цвете и расе
нашей наседки.

Когда мы вылупимся?
Наши пророки в яйце
спорят за некую плату
о сроках инкубации.
Они предпочитают день Х.

От скуки и подлинной нужды
мы придумали инкубатор.
Мы очень заботимся о нашем потомстве в яйце.
Мы бы охотно рекомендовали наш патент
тем, кто над нами.

У нас есть крыша над головой.
Стареющие цыплята,
Эмбрионы со знанием языков
Болтают весь день
И обсуждают еще свои проекты.

150

Im EiWir leben im Ei.
Die Innenseite der Schale
haben wir mit unanständigen Zeichnungen
und den Vornamen unserer Feinde bekritzelt.
Wir werden bebrütet.

Wer uns auch brütet,
unseren Bleistift brütet er mit.
Ausgeschlüpft eines Tages,
werden wir uns sofort
ein Bildnis des Brütenden machen.

Wir nehmen an, dass wir gebrütet werden. /
Wir stellen uns ein gutmütiges Geflügel vor /
und schreiben Schulaufsätze
über Farbe und Rasse
der uns brütenden Henne.

Wann schlüpfen wir aus?
Unsere Propheten im Ei
streiten sich für mittelmäßige Bezahlung
über die Dauer der Brutzeit.
Sie nehmen einen Tag X an.

Aus Langeweile und echtem Bedürfnis
haben wir Brutkästen erfunden.
Wir sorgen uns sehr um unseren Nachwuchs im Ei.
Gerne würden wir jener, die über uns wacht
unser Patent empfehlen.

Wir aber haben ein Dach überm Kopf.
Senile Küken,
Embryos mit Sprachkenntnissen
reden den ganzen Tag
und besprechen noch ihre Träume.

151
А если вдруг нас не высидят?
И не будет дыры в скордупе никогда?
Если наш кругозор – кругозор наших каракулей
останется с нами внутри?
Но мы надеемся, что нас все же высидят.

Если говорить только о высиживании,
есть опасение, что некто
вне нашей скорлупы, почувствовав голод,
бросит нас на сковородку и посыпет солью.
Что будем делать тогда, собратья по яйцу?

„Я" – немецкого языка

Тихо, на носках,
скользят слова по бумаге,
образуя фразы, как эти:
мы недороги,
нас можно менять,
мы скоропортящиеся.
Говорят, у нас есть начало и конец.

Сейчас слова я стираю
вновь до белого листа.
Приятно пишущей руке;
сила, владеющая мной –
мое пожизненное увлечение.

Нехватка и теснота.
Устное и написанное.
„Ich" немецкого языка
отказывается, в конце концов, быть речью.

152

Und wenn wir nun nicht gebrütet werden?
Wenn diese Schale niemals ein Loch bekommt?
Wenn unser Horizont nur der Horizont
unser Kritzeleien ist und auch bleiben wird?
Wir hoffen, dass wir gebrütet werden.

Wenn wir auch nur noch vom Brüten reden,
bleibt doch zu befürchten, dass jemand,
außerhalb unserer Schale, Hunger verspürt,
uns in die Pfanne haut und mit Salz bestreut.-
Was machen wir dann, ihr Brüder im Ei?
*
(1958; In: G.G.: Gleisdreieck. Gedichte. 1960)
Ich, deutscher Zunge
Leise, auf Socken
huschen die Wörter übers Papier
und bilden Sätze wie diese:
Wir sind billig zu haben.
Uns kann man tauschen.
Wir sind verderblich.
Uns sagt man Anfang und Ende nach.

Jetzt lösche ich Wörter,
bis wieder weiß das Blatt
und gefällig des Schreibers Hand;
Zwang, der mich knechtet,
mein lebenslanges Vergnügen.

Schwund und Gedränge.
Gesprochen, geschrieben.
Ich, deutscher Zunge:
Mit drei Buchstaben nur
Wird endlich Sprache versagt. 153
(1899-1974) -немецкий писатель, сценарист и кабаретист. Свою популярность в Германии Эрих Кестнер завоевал благодаря своим полным искромётного юмора произведениям для детей и сатирической поэзии на злободневные темы.

Монолог слепого

Нет в толпе многолюдной,
Кто бы помог.
Слеп я. Стоять мне трудно:
Я ведь стою здесь с трех.

Тут еще и дождь меня «приветил».
В дождь прохожий так и норовит
Поскорей пройти и сделать вид,
Будто он меня и не заметил.

Я, безглазый, в городе родном
Одинок, не нужен, как чужой.
Вечерами только песик мой
Служит мне поводырем.

В августе горячем проклят будь
День, когда навеки свет погас.
Лучше бы осколок впился в грудь,
Прямо в сердце, только бы не в глаз.

Ах, не по мне наука
Открытками торговать.
Мне б хоть семь пфенигов взять,
Что я платил за штуку.

Раньше все я видел, как и ты:
Солнце, звезды, женщин, города.
И не позабыть мне никогда
Материчерты.

154

Erich Kästner
(1899 -1974) Deutscher Schriftsteller, Drehbuchautor und Verfasser von Texten für das Kabarett, der breiten Kreisen der deutschen Bevölkerung vor allem wegen seiner humorvollen, scharfsinnigen Kinderbücher und seiner humoristischen bis zeitkritischen Gedichte bekannt ist.
Monolog eines Blinden
Alle, die vorübergehn,
gehen vorbei,
Sieht mich, weil ich blind bin, keiner stehn?
Und ich steh seit Drei ...
Jetzt beginnt es noch zu regnen!
Wenn es regnet, ist der Mensch nicht gut.
Wer mir dann begegnet, tut
so, als würde er mir nicht begegnen.

Ohne Augen steh ich in der Stadt.
Und sie dröhnt, als stünde ich am Meer.
Abends lauf ich hinter einem Hunde her,
der mich an der Leine hat.

Meine Augen hatten im August
ihren zwölften Sterbetag.
Warum traf der Splitter nicht die Brust
und das Herz, das nicht mehr mag?
Ach, kein Mensch kauft handgemalte
Ansichtskarten, denn ich hab kein Glück.
Einen Groschen, Stück für Stück!
Wo ich selber sieben Pfennig zahlte.

Früher sah ich alles so wie sie:
Sonne, Blumen, Frau und Stadt.
Und wie meine Mutter ausgesehen hat,
das vergeß ich nie.

155

Делает слепыми нас война...
Дождь сечет. И ветер все сильней.
Помнит ли здесь матушка одна
Сына своего, убийц кляня?
Есть ли у кого из матерей
Что-нибудь – немного! - для меня?

Фантазия о послезавтра

И вновь расколот мир войной.
Но женщины крикнули: нет!
Своих мужчин, - все до одной,
закрыли в домах, в ответ.
И, палки взяв, чтобы верней,
Пошли к дворцам скорее,
оттуда вытащив парней,
тех, кто войну затеял.
И погуляли палки всласть!
И под удар попал
всяк, предержащий эту власть,
министр и генерал.
Все палки сломаны. И вмиг
умолкли хвастуны.
По всей земле раздался крик,
что больше нет войны.
А дома женщин в тревоге ждали
и муж, и сын, и брат.
„Конец войне» - фрау сказали,
и долго в радости не замечали,
как пристально в окна те глядят

156

Krieg macht blind. Das seh ich an mir.
Und es regnet. Und es geht der Wind.
Ist denn keine fremde Mutter hier,
die an ihre eignen Söhne denkt?
Und kein Kind,
dem die Mutter etwas für mich schenkt?

Fantasie von Übermorgen

Und als der nächste Krieg begann
da sagten die Frauen: Nein
und schlossen Bruder, Sohn und Mann
fest in der Wohnung ein.
Dann zogen sie in jedem Land
wohl vor des Hauptmanns Haus
und hielten Stöcke in der Hand
und holten die Kerls heraus
Sie legten jeden über′s Knie
der diesen Krieg befahl:
die Herren der Bank und Industrie,
den Minister und General.
Da brach so mancher Stock entzwei
und manches Großmaul schwieg.
In allen Ländern gab′s Geschrei,
doch nirgends gab es Krieg.
Die Frauen gingen dann wieder nach Haus
zu Bruder und Sohn und Mann
und sagten ihnen: der Krieg sei aus.
Die Männer starrten zum Fenster hinaus
und sahen die Frauen nicht an...

157

По существу романс

Они друг друга восемь лет любили.
Любовь познать сполна им довелось.
Но где-то вдруг они ее забыли,
как забывают шляпу или трость.

Грустили. Попытались целоваться,
Но рос меж ними равнодушья вал.
Но как же в нелюбви двоим признаться?
Она в слезах была, и он вздыхал.

А за окном корабль провожали.
Лениво стрелки двигались к пяти.
Играли где-то рядом на рояли.
Он предложил в кафе вдвоем пойти.

В кафе они сидели допоздна,
уже и не пытаясь разобраться,
кто больше прав, и чья была вина.
Любовь (и кофе) выпиты до дна,
но страшно встать, и навсегда расстаться.

158

Sachliche Romanze
Als sie einander acht Jahre kannten
- und man darf sagen: sie kannten sich gut -
kam ihre Liebe plötzlich abhanden
wie andern Leuten ein Stock oder Hut.

Sie waren traurig, betrugen sich heiter
versuchten Küsse, als ob nichts sei,
und sahen sich an und wußten nicht weiter.
Da weinte sie schließlich. Und er stand dabei.

Vom Fenster aus konnte man Schiffen winken.
Er sagte, es wäre schon Viertel nach Vier
und Zeit, irgendwo Kaffee zu trinken
Nebenan übte ein Mensch Klavier.

Sie gingen ins kleinste Café am Ort
und rührten in ihren Tassen.
Am Abend saßen sie immer noch dort.
Sie saßen allein und sie sprachen kein Wort
und konnten es einfach nicht fassen.

159

Бертольт Брехт
(1898—1956) — немецкий поэт, прозаик, драматург, реформатор театра

Песня немецкой матери

Коричневую рубашку
мой сын, тебе я дала.
Повесилась лучше б, коль знала,
что нынче узнать лишь смогла.

Мой сын, ты Гитлера славил
рукою, прямой, как доска.
Не знала я: кто его славит,
отсохнет тому рука.

Мой сын, поколенье героев
расхваливал ты горячо.
Не знала, не догадалась:
ты был его палачом.

Мой сын, я тебя увидала
шагающим Гитлеру вслед.
Не знала я: кто с ним шагает, -
обратной дороги нет.

Мой сын, ты сказал, что Германии
Иная судьба суждена.
Не знала я: станет пеплом
И камнем кровавым она.

Была я совсем не против
той формы, тебя любя.
Не знала я, что одевала

160
Bertolt Brecht ( 1898 - 1956 ) gilt als einflussreichster deutscher Dramatiker und Lyriker des 20. Jahrhunderts.
Lied einer deutschen Mutter
Mein Sohn, ich hab dir die Stiefel
und dies braune Hemd geschenkt:
Hätt ich gewusst, was ich heute weiß
hätt ich lieber mich aufgehängt.

Mein Sohn, als ich deine Hand sah
erhoben zum hitlergruß
wusste ich nicht, das dem, der ihn grüßer
die Hand verdorren muß.

Mein Sohn, ich hörte dich reden
Von einem Heldengeschlechte.
Wußte nicht, ahnte nicht, sah nicht:
Du warst ihr Folterknecht.

Mein Sohn, und ich sah dich marschieren
Hinter dem Hitler her
und wusste nicht, daß, wer mit ihm auszieht
zurück kehrt er nimmermehr.

Mein Sohn, du sagtest mir, Deutschland
wird nicht mehr zu kennen sein.
Wußte nicht, es würd werden
Zu Asche und blutigem Stein.

Sah da braune Hemd dich tragen
Habe mich nicht dagegen gestemmt.
Denn ich wusste nicht, was ich heut weiß:
Er war dein Totenhemd.

161

(наст . фам. Ходцизнер) (1894-после 1943), немецкая поэтесса.
Книга"Стихи" (1917). Подвергалась травле нацистов, уничтоживших последний прижизненный сборник ее стихов (1938), погибла в газовой камере в концлагере. Впервые ее поэзия в полном объеме опубликована посмертно в книге "Лирика" (1955).
Серая ночь
Серая ночь прошита серебряною иглой.
Дуб оголенный небо подпер головой.

Сверху черешню покрыла серая пелена.
В чудище превратилась сгорбленная сосна.

Все по другому видится: зданий суровых ряд;
Как пирамиды, фронтоны сумрачно в небо глядят.

Кое-где свет из окон... Странный, забытый край.
Стрекот кузнечиков где-то, хриплый собачий лай.

Змейкою золотистой поезд шуршит во мгле.
Влага из синей кружки на листьях и на земле.

Дальше иду по саду... Давно я не здесь душой;
Только совсем стемнеет, буду я вновь с тобой.

162
Gertrud Kolmar
Gertrud Käthe Chodziesner [eigentlicher Name]) geboren am 10. Dezember 1894
in Berlin, gestorben vermutlich Anfang März 1943 in Auschwitz(amtlich festgelegter Todestag: 2. März 1943 )jüdisch-deutsche Dichterin und Schriftstellerin.
Die graue Nacht
Die graue Nacht ist mir silbernen Nadeln gerafft.
Kahler Stamm starrt hinan, riesiger Säulenschaft.

Der Kirschbäume Wipfel sind wie Schleier verweht,
Breit kauert der Kiefer buckliger Unhold am Beet.

Alles ist anders. Nirgends lugen mehr Häuser hervor,
Giebel stieren, steil, schwarz, Pyramiden, empor.

In Finstern sind irgendwo kleine Vierecke hell –
Surrendes Grillenzirpen, reißendes Hundegebell.

Eine goldsprühende Otter zischt im Fernen der Zug.
Sacht auf Boden und Baum tröpfelts aus bläulichem Krug.

Ich wandre im Garten, weiter und weiter, schon längst nicht mehr hier.
Und wenn es ganz dunkel geworden ist, bin ich bei dir.

(1918)

163

Сердце

Я шла по лесу. В нем
Сердца росли в неволе
И, алые от боли,
Горды, холодным жгли огнем.

На веточках мореллы*-
Солнцеподобные сердца.
Задену их, и без конца
Они звучат несмело.

И.спелое одно,
Я сорвала зачем-то.
Меня цветком и лентой
Из трав - украсило оно.

Все думаю: а так ли
Я поняла молящий взгляд,
Когда, червонно, как гранат,
Оно срывалось каплей.

И, слабое от мук,
В расколотой скорлупке
В надежде бьется хрупкой...
Сердечка слышу тихий стук.

*Род вишни (прим. переводчика)

164

Das Herz

Ich ging durch einen Wald,
Da wuchsen viele Herzen.
Sie waren rot in Schmerzen,
Sie waren stolz und grün und kalt.
Sie rieselten und hingen
Von dünnem Ast, Morellenast.
Ich wog die sonneneigne Last
Und ließ sie schüchtern klingeln.

Ich habe eins gepflückt,
Das dunkel schien vor Reife;
Es hat mit grüner Schleife
Und einer Blume mich geschmückt.

Ein Herz ist heißes Klopfen.
Ich ahnte zögernd, daß es bat.
Zuweilen, blutschwarz wie Granat,
Zersprang ein großer Tropfen.

Es lappte gräserwärts
Mit aufgerißnen Schalen.
Da schlug aus welken Qualen
Ein kleines, kleines blaues Herz

165

Некролог
(между 1939-1940)

Жизнь граблями исчерчена. Судьба мне,
Как многим людям, жить и умереть.
Останусь я зарубкою на камне.
Легко и тихо, и без боли давней
В пустое небо буду я смотреть,

Склонив главу, сложив вдоль тела руки,
Мертва. Ничто – в ничто ушедших лет.
Вот нищий шарит посохом со стуком
Здесь на углу. И золото без звука
В пустой картуз бросает лунный свет.

Его худые пальцы взять не в силе,
И не отдать за пищу торгашу.
А я лежу, сыта, тепла, в могиле,
А радость, горе, все, чем прежде жили,
Теперь лишь моря в раковине шум.

И я была.. И стану пылью, сором.
И вы ушли в неведомую даль.
Здесь- торгаши, марионетки, воры;
Вы ждете молча перед светофором
Неотвратимо, мягко, как печаль,

Рука прикована к тележной балке.
Кому-то нож вонзили в грудь сейчас.
Здесь правит вор. Снуют шуты, гадалки.
Я пыль. Меня попрать ногам не жалко.
То, что я есть, узнала я от вас,

На вашем лике это отразилось,
Как в зеркале. Его не обмануть.
Но вот оно ослепло и разбилось...
Ах, что я в вечности? Я – чья-то милость?
Песчинка, взблеск, ничтожной доли суть?

Nachruf
(zwischen 1939-1940)

Ich werde sterben; wie die Viele sterben;
Durch diese Leben wird die Harke gehen
Und meinen Namen in die Scholle kerben.
Ich werde leicht und still und ohne Erben
Mit müden Augen kahle Wolken sehn,
Den Kopf so neigen, so die Arme strecken
Und tot sein, ganz vergangen sein, ein Nichts.
Und Bettler klammern noch die Wanderstecken
Wie Zauberruten, stehn an Straßenecken,
In leerem Hut das Gold des Abendlichts,
Das ihre magren Finger doch nicht halten,
Dafür der Händler nie Kartoffeln tauscht.
Ich aber liege satt und warm im Kalten,
Und Zorn und Gram und Lust und Händefalten
Sind Meer, davon die große Muschel rauscht ...
Ich war. Und werde Staub, den Füße trampeln.
Ich weiß es. Ihr. Ihr starbet lang und seid.
Die Krämer rechnen und die Narren hampeln;
Ihr wartet schweigend unter roten Ampeln
So sanft und unerbittlich wie das Leid,
Den Arm noch festgeschnallt am Henkerkarren,
Und einem strahlt das Messer in der Brust.
Da raffen Diebe, und da peitschen Narren,
Und ich bin Staub, den tausend Füße scharren,
Ich bin - und habe doch von euch gewußt.
Und hab auf diesem Antlitz euch getragen;
Der schwache Spiegel ward es, der euch fing,
Der hingestürzt, erblindet und zerschlagen.
Ach ich. Was bin ich euren ewigen Tagen
Als Blick, als Sandkorn, rinnend und gering?

Ком глины мягкой круто замесили.
Его нещадно руки ваши мнут.
Вы все, кто из пещер на свет ступили,
Что вам до сердца, что вас так молило,
И что до уст, что славу вам поют?
Агасфер
Датируется 20.9.1933, в оригинаде „Вечныйжид"; как„Агасфер"- с 1960г.
Имеется в виду мифическая фигура Агасфера связи с положением евреев

Ноги ноют:
Пыль вобрали тысячи дорог.
Нет покоя, нет покоя;
Все иду... но где ж родной порог?

Меж домами
Той скамьи заветной больше нет.
Робко я коснусь руками
Стен, меня прождавших столько лет.

Столб дорожный.
Посох ставлю иногда к нему.
Ах, я плачу, мне ведь можно, -
Стар я. Горько сердцу моему.

Мои ребра
Тощи, словно ноги мертвецов.
Те вон губы кривятся недобро,
Плюнуть чтоб просящему в лицо!

Натравите
Вы дворняг на рваный мой кафтан.
Пепел вместо глаз моих, смотрите!
А внутри лишь искры да туман.

168

Die weiche Krume Lehm, die ihr geknetet
Und noch zur Form mit harten Händen zwingt.
Ihr. Die ihr ernst aus euren Nischen tretet,
Was wißt ihr von dem Herzen, das euch betet,
Was von dem Mund, der eure Glorie singt?
(Das Lyrische Werk S.456) (R.Günter, E.Wübbena „Diese Suchen und dies Finden. 100 Gedichte der beliebtesten. Dichterinnen deutscher Sptache. Hamburg 2006. ISBN -10;3-937257-30-6)

Ewiger Jude
(Das Manuskript ist datiert auf den 20.9.1933. Gedruckt in Ahasver (156f.) nach einer Druckvorlage von 1960.)G. Kolmar hat 1933 die mythische Gestalt Ahasvers in Beziehung zur Situation der Juden im zeitgenössischen Deutschland gesetzt ist Schriftträger.

Meine Schuhe
Bringen Staub der tausend Straßen mit,
Keine Ruhe, keine Ruhe;
Immer weiter schleppt mich böser Schritt.

An der Wänden
Vor der Häusern steht die Bank nicht mehr;
Und ich tast mit blöden Händen
Um die Mauern meiner Wiederkehr.

Meilensteine,
Dass der Stock sich manchmal lehnen kann.
Ach, ich weine, ach, ich weine;
Denn ich bin ein alter, alter Mann.

Meine Rippen
Hart und fassbar schon wie Totenbein.
Diese runden, blutgefühllten Lippen,
Die dem Bittenden ins Antlitz spein!

Hetzt die Tölen!
Keiner, der den Riß im Kaftan flickt.
Meine Augen sind nur Aschenhöhlen,
Drin ein roter Funke trüb erstickt.

Корку мне бы
От доски, ненужной никому,
Вместо хлеба, вместо хлеба,
За спасибо с плесенью приму.

С содроганьем
Слышу голос, что меня хулит.
Желтый символ, знак изгнанья,
Вашим взглядом мне на грудь пришит

Испещрили
Лоб мой непростые письмена,
Что для вас каракулями слыли,
А ученым – тягость лишь одна.

Прегрешенья
Все тут на письме стоять должны.
Их названья, все решенья.
Посмотрите, мне же не видны.

Псов зовите!
Ах, я стар, мне так желанна смерть.
Бейте в кровь, до смерти рвите, -
Вечный – он не может умереть!

170

Von der Planke
Holt man Krüsten, die sonnst niemand isst.
Und ich danke, und ich danke
Für die Gabe, die der Schimmel frisst.

Zittrig Schleichen
Um die Menschenstimme, die mich smäht.
Ach, das Zeichen, gelbes Zeichen,
Das ihr Blick auf meine Lumpen näht.

Ist bemakelt
Meine Stirn mit wunderlichter Schrift?
So verworren, so gekrakelt,
Dass sie nirgends mehr der Deuter trifft.

Meine Sünden
Müssen alle da geschrieben stehn
Mit der Namen, mit der Gründen:
Seht sie an; ich kann sie selbst nicht sehn.

Ruft die Hunde!
Ach, ich bin ein alter, alter Mann.
Schlagt die Wunde, Todeswunde,
Ewig dem, der niemals sterben kann!

171

Я чужая.

Так как меня опасаются люди,
Хочу за башнями скрыться пока,
Такими, что в каменных шапках будут
Встречать облака.

И вы не найдете бронзовый ключ
К лестнице дряхлой, что кверху змеится,
Будто гадюка поймать стремится
Солнечный луч.

Ах, эти стены стары, как скалы,
Тысячелетий омыты рекой.
Птицы, шеи морщиня устало,
В норах там ищут покой.

В недрах песчаных, чудится мне,
Пестрые ящерки ищут спасенье.
Как я мечтала найти погребенья
В древней моей стране!

Там, в погребеньях в Уре Халдейском
Встретится, коль улыбнется судьба,
Идол Дагон, шатер иудейский,
Иерихона труба.

Вид этих стен поблекших мне люб.
Из глубины они смотрят надменно.
Чудится, слышу, как дышат стены
Под громыханье труб.

А в сундуках, засыпанных пылью,
Ждут одеянья ушедших людей,
Мертвенный блеск голубиных крыльев
И бегемота культей.
172Die J ü din

Ich bin fremd.
Weil sich die Menschen nicht zu mir wagen,
Will ich mit Türmen gegürtet sein,
Die steile, steingraue Mützen tragen
In Wolken hinein.
Ihr findet den erzenen Schlüssel nicht
Der dumpfen Treppe. Sie rollt sich nach oben,
Wie platten, schuppigen Kopf erhoben
Eine Otter ins Licht.
Ach, diese Mauer morscht schon wie Felsen,
Den tausendjähriger Strom bespült;
Die Vögel mit rohen, faltigen Hälsen
Hocken, in Höhlen verwühlt.
In den Gewölben rieselnder Sand,
Kauernde Echsen mit sprenkligen Brüsten -
Ich möcht eine Forscherreise rüsten
In mein eigenes uraltes Land.
Ich kann das begrabene Ur der Chaldäer
Vielleicht entdecken noch irgendwo,
Den Götzen Dagon, das Zelt der Hebräer,
Die Posaune von Jericho.
Die jene höhnischen Wände zerblies,
Schwärzt sich in Tiefen, verwüstet, verbogen;
Einst hab ich dennoch den Atem gesogen,
Der ihre Töne stieß.
Und in Truhen, verschüttet vom Staube,
Liegen die edlen Gewänder tot,
Sterbender Glanz aus dem Flügel der Taube
Und das Stumpfe des Behemoth.
Одежды – по мне, я ведь мала.
Жаль, далеко то великое время.
Даль – как защита. Мыслью я с теми,
Давними, слиться смогла.

Странно: то в Риме себя ощущаю,
То в Карфаген направляю стопы.
Жертвенник будто в себе возжигаю
Средь мудрецов и толпы.

Чаши сокрытой чудо-литьё
Кровь горячит золотым сияньем.
Хочется песне носить в названьи
Имя мое.

В небе цветные знаки стынут.
Смысл их не подвластен уму,
Словно лисьи следы в пустыне,-
Не разобрать никому.

Мощных колонн разбитая рать:
Зелень нефрита, коралла алость.
Бог их забыл. Судьба им досталась –
Тысячелетья стоять.

174

Ich kleide mich staunend. Wohl bin ich klein,
Fern ihren prunkvoll mächtigen Zeiten,
Doch um mich starren die schimmernden Breiten
Wie Schutz, und ich wachse ein.
Nun seh ich mich seltsam und kann mich nicht kennen,
Da ich vor Rom, vor Karthago schon war,
Da jäh in mir die Altäre entbrennen
Der Richterin und ihrer Schar.
Von dem verborgenen Goldgefäß
Läuft durch mein Blut ein schmerzliches Gleißen,
Und ein Lied will mit Namen mich heißen,
Die mir wieder gemäß.
Himmel rufen aus farbigen Zeichen.
Zugeschlossen ist euer Gesicht:
Die mit dem Wüstenfuchs scheu mich umstreichen,
Schauen es nicht.
Riesig zerstürzende Windsäulen wehn,
Grün wie Nephrit, rot wie Korallen,
Über die Türme. Gott läßt sie verfallen
Und noch Jahrtausende stehn. (Das Lyrische Werk S.101)

175

Зверь
Последняя прижизненная публикация стихотворения появилась в еврейском издательстве „Erwin L ö we " под названием "Женщина и звери". Весь тираж был после ноябрьского погрома 1938 г. уничтожен, а издательство оказалось под запретом. В некоторых стихотворениях отношения между людьми и животными полны взаимной любви; в других безжалостно разрушены, Об этом говорится в стихтворении, в котором суд зверя показан как конец человеческой истории: здесь звери выносят свой приговор.

Приди. И смерть мою узри, и в вечность канувшее «ах",
Как жизнь пройдет последний раз по телу дрожью мелкой,
И знай, со скрюченной ногой мне не уйти. И дело – швах.
Не спрашивай, кто я теперь: зайчонок, мышка или белка?

Мне все равно. С тобою я добра, но зла за то,
Что произвола стал царем, закон создав такой,
Который ценит всех людей, как шляпы их, и как пальто.
Того, кто против, травишь ты: он враг, чужак, изгой.

Ты на могилы молча лег тобой истерзанных людей.
Но каждый вписан в небесах, как мученик, святой.
Ты – мертвой матери повтор, повторен в дочери твоей;
Игрушки сделал для нее замученный тобой.

Для вас мы – скот и дичь: падем,- и нас в трофеи занесут.
Не моря дар, не дар земли, вам мяса только бы сожрать.
Спокойно спите: сдохнем мы, и нас, как падаль, погребут.
А вы скорбите: нас нельзя убить, сожрать опять.

Картины я тебе дала, на них молиться ты хотел,
Был человечий Бог тебе звериного милей.
Моих потомков ты убил. Источник мой окаменел.
Закон зверей произошел из алчности твоей.

Живешь надеждой: в мире том, куда уйдет душа твоя,
за прегрешения она расплаты избежит.
Тысячекратно больно мне, и жжет одежды чешуя.
Я – коврик: на колени пав, душа твоя вопит.

176

Das Tier Als letzte Veröffentlichung zu ihren Lebzeiten erschienen bei Erwin Löwe im Jüdischen Buchverlag unter dem Namen Gertrud Chodziesner die Gedichte "Die Frau und die Tiere", in denen deutlich wird, wie sehr sich die Dichterin Tieren, insbesondere den Amphibien verbunden fühlte, vermeintlich hässlichen Tieren, denen im allgemeinen keine Liebkosung gilt. Die Auflage musste jedoch nach dem Novemberpogrom im Jahr 1938 und dem anschließenden Verbot jüdischer Verlage eingestampft werden. In manchen Tiergedichten ist die Beziehung zwischen Mensch und Tier innig und voll Liebe, in anderen wird die Natur durch die Natur oder durch die Menschen rücksichtslos zerstört, Dann wieder gibt es Gedichte, in denen ein Gericht der Tiere gestaltet wird, ein Ende der Menschheitsgeschichte, über das die Tiere das Urteil fällen.
Komm her. Und siehe meinen Tod, und siehe dieses ewige Ach,
Die letzte Welle, die verläuft, durchzitternd meinen Flaus,
Und wisse, daß mein Fuß bekrallt und daß er flüchtig war und schwach,
Und frag nicht, ob ich Hase sei, das Eichhorn, eine Maus.

Denn dies ist gleich. Wohl bin ich dir nur immer böse oder gut;
Der Willkürherrscher heißest du, der das Gesetz erdenkt,
Der das nach seinen Gliedern mißt wie seinen Mantel, seinen Hut
Und in den Mauern seiner Stadt den Fremdling drückt und kränkt.

Die Menschen, die du einst zerfetzt: an ihren Gräbern liegst du stumm;
Sie wurden leidend Heilige, die goldnes Mal verschloß.
Du trägst der toten Mutter Haut und hängst sie deinem Kinde um,
Schenkst Spielwerk, das der blutigen Stirn Gemarterter entsproß.

Denn lebend sind wir Vieh und Wild; wir fallen: Beute, Fleisch und Fraß
Kein Meerestau, kein Erdenkorn, das rückhaltlos ihr gönnt.
Mit Höll und Himmel schlaft ihr ein; wenn wir verrecken, sind wir Aas,
Ihr aber klagt den Gram, daß ihr uns nicht mehr morden könnt.

Einst gab ich meine Bilder her, zu denen du gebetet hast,
Bis du den Menschengott erkannt, der nicht mehr Tiergott lieb,
Und meinen Nachwuchs ausgemerzt und meinen Quell in Stein gefaßt
Und eines Höchsten Satz genannt, was deine Gierde schrieb.

Du hast die Hoffnung und den Stolz, das Jenseits, hast noch Lohn zum Leid,
Der, unantastbar dazusein, in deine Seele flieht;
Ich aber dulde tausendfach, im Federhemd, im Schuppen- kleid,
Und bin der Teppich, wenn du weinst, darauf dein Jammer kniet. Клэр Голл

Где слезы примет этот град…

Где слезы примет этот град
С асфальтиррованным небом?
Меж прохожими часто блуждаю
Одиноко, как липы бульвара
Что о лесе апрельском мечтают

Я хотела б от жизни вдали
В берегах твоих глаз оказаться
Под Кавказом лба твоего
Под твоими ресницами скрыться
Как под ивой плакучей
В буйном папоротнике волос
Где мы часто теряли дыханье
Зайцы, мыслящий стебель и я
В страхе пред ноябрем

Уж десять лет …

Уж десять лет твоей любви
Как десять сладостных минут
А я с тобой – как в первый раз

Сумки полны роз
Будущие слезы за очками
Как алмазы в витрине
В твоей груди жаворонок
И под робкими перчатками
Нежность будущего

Уж десять лет твоей любви
И время здесь на всех часах
остановилось

Claire Goll ( 1890 -1977 )Aus: Zehntausend Morgenröten. Gedichte einer Liebe. 1954 Limes Verlag Wiesbaden Wallstein Verlag, Göttingen
Wo soll man weinen in dieser Stadt. ..
Wo soll man weinen in dieser Stadt
Mit dem asphaltierten Himmel?
Immer irrend unter den Passanten
Einsam wie die Linden der Boulevards
Die von ihrem Aprilwald träumen

Sehr fern vom Leben möchte ich sein
An der Ufer deiner Augen
Diesen zwei Bergseen
Unter dem Kaukasus deiner Stirn
Mich verbergen unter deinen Wimpern
Meinen Trauerweiden
Und im krausern Farn deiner Haare
Wo wir uns oft selbstmordeten
Die Hasen, das Sinnkraut und ich
In der Angst vor Nowember
Zehn Jahre schon...

Zehn Jahre schon, dass du mich liebst
Zehn Jahre zehn Minuten gleich
Und immer seh ich dich zum ersten Mal

Die Taschen voller Rosen
Künftige Tränen hinter der Brille
Wie Diamanten in Vitrinen
In deiner Brust eine Lerche
Und unter den schüchternen Handschuhn
die Zärtlichkeiten der Zukunft

Zehn Jahre schon daß du mich liebst
Daß auf allen Uhren
Die Zeit auf immer stillstand

Ицхок Лейбуш Перец
(1851-1915) – писатель, писал на идиш и иврите. Острые психологические новеллы, рассказы, драмы с протестом против социального угнетения.
Утешение

Мой народ,будь в бедах тверд,
Крепок сердцем, духом горд.
Заставь огонь души гореть,
И чисть фитиль: ночь – это смерть.
Писаньястроки говорят:
Ночь – это смерть, а сон есть яд.
Мой народ,будь в бедах тверд.

Будь крепок сердцем, духом горд, -
Ведь свет сиял в ночи порой,
Ты храбро шел в неравный бой,
Ты крепко флаг в руках держал,
Не страшен моря грозный вал:
Твой дух – плотина, твой оплат.
Раздуй же пламя, мой народ!

Крепись, народ мой, не робей,
Ты славен стойкостью своей.
Она, как столб огня в ночи.
Уходит ночь, и дня лучи,
Как вестники того огня,
Теплом приветствуют меня.
Утешься в горе, мой народ,
Будь крепок сердцем, духом тверд!

180

Jizchok Leib Perez
(1851-1915) – Jiddischer Schriftsteller; Novellen, Erzählungen, Dramen über das Judische Volksleben).

Trost
Tröst mein Volk, vom Not umkreist:
Stärkt das Herz, macht fest dein Geist,
blast die Flamme, dass sie loht,
verlöscht sie nicht, denn Nacht ist Tod.
Und putzt den Docht der Flammenschift,
denn Nacht ist Tod und Schlaf ist Gift.
Tröst mein Volk, vom Not umkreist!

Macht fest das Herz und stärkt den Geist.
Es hat geleuchtet manche Nacht,
es hat gesiegt in mancher Schlacht
und gab die Fahne nimmer her
und steht im kochen wilden Meer –
ein hoher eisenfester Damm!
O stärkt das Volk, entfacht die Flamm!

O stärkt das Volk, und nicht erschlafft,
soll steigen hell die Lebenskraft
als Feuersäule in der Nacht.
Es sinkt die Nacht, der Tag erwacht
Und schickt uns Strahlen - goldne Pfeife
Als einen Gruß der Feuersäule.
O tröst mein Vol, von Not umkreist:
Macht fest das Herz und stärkt den Geist.181 Стихи и песни поэтов гетто

После войны втайнике под развалинами варшавского гетто были обнаружены потрясающей силы последние стихи Кальмана Лиса, Шмуэля Имбера, Мордехая Гебиртига и других погибших в гетто поэтов, а также стихи спасённого партизанами вильнюсского поэта Аврома Суцкевера. Поэты погибали, но оставались их стихи, осталась поэзия тех лет, когда еще было живо восточноевропейское еврейство. Они – наследие убитого народа.
Я подготовил цикл переводов этих произведений. Они взяты в основном из книги "DerFiedlervomGetto". Leipzig, VerlagPhilippReclam, 1968. Это свидетельства страданий, боли, борьбы и смерти детей, женщин, стариков – всех, кто попал в гетто и концлагеря...

Кальман Лис
Родился в 1903 году на Волыни.. Входил в кружок революционных писателей предвоенной Польши. Руководил приютом для больных еврейских детей. В 1942 году он погиб, защищая приютских детей от жандармов.

Ручки

Жизнь моя идет к концу, видать.
Ах, ко всем чертям бы жизнь такую!
Где тепла мне детским ручкам дать,
Посиневшим в стужу ледяную?

Ручки деток пухнут. Как мне быть?
Пальчики совсем окоченели.
Целый мир хотел им подарить,-
Но могу лишь петь под свист метели.

Дети просят хлеба. Хлеба нет.
Что им даст поэт? Одно лишь Слово.
Я твержу: терпеть! Придет рассвет,
Вы дождетесь лучшей жизни, новой.

Жизнь моя идет к концу, видать.
Ах, ко всем чертям бы жизнь такую!
Где тепла мне детским ручкам дать,
Посиневшим в стужу ледяную?

Gedichte und Lieder der Getto-poeten

Nach dem Krieg wurden die letzten, von erschüttender Kraft gekennzeichneten Gedichte von Kalman Lis, Schmuel Imber, Mordechaj Gebirtig und von anderen im Warschauer Ghetto umgekommenen Dichtern und auch Gedichte des von den Partisanen geretteten Dichters Avrom Suzkewer gefunden. Die Poeten sind umgekommen, aber ihre Gedichte blieben, es blieb die Poesie der Jahre, in denen es das osteuropäische Judentum noch gab. Dies ist das Erbe des ermordeten Volkes. Ich habe eine Übersetzungsreihe dieser Werke vorbereitet. Sie wurde hauptsächlich dem Buch "Der Fiedler von Ghetto" entnommen (Leipzig, Verlag Philipp Reclam, 1968). Das sind Zeugnisse des Leidens, des Schmerzes, des Kampfes und des Todes der Kinder, der Frauen, der Greise – all derer, die in Ghettos und in Konzentrationslager kamen …
Kalman Lis
Geboren 1903 in Kowel, Wolhynien. Mitglied unterirdischer revolutionärer Schriftstellerkreise im Vorkriegs Polen. Leiter einer Erziehungsanstalt für kranke Kinder. 1942 von der deutschen Gendarmerie mit den Kindern ermordet.

Händchen
s ist, als ging mein Leben heut zu End –
ach, zu allen Teufeln, so ein Leben!
Waren blaugefrorne Kinderhänd
ausgestreckt, ich sollte etwas geben.

Händchen, die geschwollen sind vor Kält,
und mit weißen Flecken auf den Fingern.
Wollt ich schenken meine ganze Welt,
könnt ich ihnen geben nur das Singen.

Bitten aber Kinder mich nach Brot –
was kann da ein Dichter Kindern geben?
Bleibt nur eines: kämpfen mit den Not
bis zum letzten Blut für neues Leben.

s ist, als ging mein Leben heut zu End –
ach, zu allen Teufeln, so ein Leben!
Waren blaugefrorne Kinderhänd
ausgestreckt, ich sollte etwas geben.

Авром Суцкевер

Скрипач из гетто

Здесь не услышать больше песен,
дарящих всем тепло и свет.
Мир гетто страшен, темен, тесен,
и чудо-скрипки больше нет.

Исчезли звуки, краски, лица.
Огонь души ушел вослед,
и чуду больше не родиться:
ведь чудо-скрипки больше нет.

Он скрипку- боль свою и славу
зарыл, как амфору вина.
Ей не попасть теперь в облаву,
ей пуля больше не страшна.

Но без любимой – что он значит? –
без чувств, без мыслей, - ком костей.
Придет пора, его запрячут
в сырую землю, ближе к ней.

Что слезы? Нет к ним больше веры.
Слова – что пыль на ветерке.
К закату солнце стало серым
И вдруг погасло вдалеке.
184

Awrom Suzkewer

Er wurde im Jahre 1913 in West-Weißrussland geboren. Im Jahre 1937 erschien sein erstes Buch in Warschau,welches den Namen „Lieder" trägt. 1941 wurde er verhaftet und in ein Ghetto in Vilnius geschickt zusammen mit seiner Ehefrau und Mutter. Daraufhin wurde er Mitglied in einer illegalen Kampforganisation. Vor der Liqiudation des Ghettos im Sempember 1943 flüchtete er in die Wälder. Im Jahre 1944 wurde er nach Moskau geschickt. Dort war er Teilnehmer im Kommitee der Antifaschisten. Am 27. Februar 1946 sagte er als Zeuge im Nürnberger Prozess aus .1947 zog er nach Israel.1949 war er ein Radakteur in der Zeitschrift „ Die goldene Kette". Am 20. Januar 2010 verstarb er.

Der Fiedler vom Getto

Da seine Lieder nimmer klangen
die ihm das Leben einst beseelt,
sind Traum und Wahrheit ihm vergangen:
die Fiedel hat ihm sehr gefehlt.

Mit ihrem Klingen ging verloren
sein Feuergeist, der nun verschwelt.
Nie wird ein Wunder mehr geboren,
die Fiedel hat ihm sehr gefehlt.

Er hat sie in geheimer Trauer
vergraben wie ein Fläschel Wein
jenseits von Tor und Gettomauer,
sollt nicht mit ihm gefangen sein

Jedoch was ist er ohne Geige:
Ein Bündel Knochen ohne Sinn.
Es rinnt die Zeit und geht zur Neige,
und wie sie kommt, so geht sie hin.

Die Träne ist nur mehr ein Tropfen,
ein Wort ist wie ein Staub in Wind.
Die Abendröte ihm zukopfe
Wird grau, noch ehe sie zerrinnt.

185

По гетто бродят привиденья,
забыв слова: цветы, любовь.
И кровь повсюду на каменьях
не понимает слова : кровь.

Скрипач решился: темной ночью
прокрался он в разбитый дом.
Увидеть скрипку вновь воочью –
жила одна надежда в нем.

Как жаждал он открыть бессмертный
Чистейший музыки родник!
Он рыл... Из кучки неприметной
знакомый абрис вдруг возник.

Обняв ее двумя руками,
он так спасенной скрипке рад...
И вновь ползет он меж домами
обратно в свой кромешный ад.

Там, перед каменной стеною
самозабвенно он играл.
Казалось, прах своей игрою
на вещих струнах оживлял.

Слова – как дети, уж поверьте,
а дети – музыка небес.
она всегда сильнее смерти,
она чудесней всех чудес.

И восстает пред ним картина:
Выходят люди из могил.
он узнает жену и сына,
всех тех, кого он так любил.

И каждый музыкой волшебной
душой и сердцем укреплен.
Жестокий мир слезой целебной, -
теперь целебной, окроплен.
186

Die Menschen leben wie in Spiegeln.
Man lebt und weiß nicht, was man tut.
Und Blut auf Steinen und auf Ziegeln
Weiß nicht, daß es genannt ist: Blut.

Mit einem Spaten, spät am Abend
Schlich er sich zum zerstörten Haus
Und hoffte, nach der Fiedel grabend
Gräbt er am End die Hoffnung aus.

Wie giert er nach der Fiedel: trinken
Will er aus ihrem Quell das Licht.
Er wühlt und gräbt, und sieht sie blinken,
sie drängt sich aus der Erden schlicht,

er beugt sich, greift mit beiden Händen:
Daß er die Fiedel wieder hat!
Schleicht leise an den Hauswänden
zurück in seine Judenstadt,

und vor denselben grauen Steinen
spielt er in heißem Überschwang.
Da regt es sich in den Gebeinen,
und wie ein Herrscher geht der Klang.

Und Wörter freuen sich wie Kinder,
und Kinder werden gar Musik.
Sie ist ein Todesüberwinder –
aufsteht, wer lange schon entschwieg.

Und Massen kommen aus den Gruben,
Gefährten, angetan mit Tau.
Er findet seinen toten Buben
und dort ist auch die tote Frau.

Und jeder wird von seinen Tönen
gestärkt und innerlich erhellt,
und Tränen sind nun keine Tränen –
in jeder läutert sich die Welt.

И люди видят: все, как прежде:
приходит жизнь.Уходит страх.
Вселяет музыка надежду,
и веру, и любовь в сердцах.

Кровь на камнях взывает к мщенью,
а слово снова - флаг и честь.
Никто не будет больше тенью,
а тем - кем был, и тем - кто есть.

188

Und alle gehen, alle gaffen
und sehen sich zum ersten Mal.
Der Klang hat alle neu erschaffen
mit neuem Herz und Hoffnungsstrahl.

Und Blut auf Steinen wird zu Stürmen,
als Flagge wird das Wort gehisst.
Wie Keller sich zum Himmel türmen!
Und jeder Mensch ist – was er ist.

189
Шмуэль Янкев Имбер
Род.в Галиции в 1889 году. Отец его был писателем на языках идиш и иврит. Он получил еврейское образование - религиозное и светское. Жил во Львове, Вене, Нью-Йорке и Кракове. Бывал в России и Палестине. В 1942 году погиб в одном из концлагерей Польши.

Потомкам

Вам, кто на смену ушедшим придет,
вам, кому жизни прекрасный черед –
песню для вас, о, для вас я пою.
Сердцем услышьте вы песню мою.

Вам, кто однажды придет в этот мир,
вам, кто в отчаяньи, беден и сир,
всем вам, кто счастлив, и счастлив не столь,-
Я отдаю мою радость и боль, -

Вам, кто придет, как посланник богов,
Музыкой полон и песенных слов;
В песне пребудет мой дух, верю я!
Все вы – родные мои сыновья.

И придет солнце

Придет к нам солнце той страны,
улыбки всем даря,
и предвещая ясный день,
прогонит ночь заря.

Примчится ветер той страны,
зажжет он в сердце кровь.
Придет и слово той страны,
и станет песней вновь.

Придет мечта из той страны,
как дар моей судьбе.
И полетит моя душа,
Страна моя, к тебе.

Scmuel Jakub Imber
Er ist in Galizien im Jahre 1889 geboren. Sein Vater war Schriftsteller, er schrieb auf Jüdisch und Iwrit. Er hatte eine jüdisch religiöse und weltlich Ausbildung. Er hat in Ukraine , Polen und Amerika gelebt. Außerdem war er in Russland und Palästina. 1942 wurde er im KZ in Polen ermordet.

An die kommenden
Ihr, die Ihr kommt, wenn ich lang nicht mehr bin,
ihr, die Ihr kommt schon von Uhr-Anbeginn
in euern herzen last Leben mein Lied,
für euch, o für euch hat mein Lied einst geblüht.

Ihr, die Ihr kommt einst nach Jahren und Tag,
ihr, die Ihr kommt voller Zorn und verzagt,
ihr, die Ihr kommt in des glückes Geleit –
er kannten euch alle mein Leid, meine Freud.

Ihr, die Ihr kommt, von den Göttern geschickt,
von Liedern beglückt und von Träumen umstrickt –
o dass auch mein Geist eure Traüme bewohn!
Ein Jeder von euch ist mein teuerster Sohn.
Und kommt die Sonne
Und kommt die Sonne von jenem Land,
sie rotelt sich und lacht,
sie bringt mir einen hellen Tag,
so hell wie dort die Nacht.

Und kommt ein Wind von jenem Land –
wie mir das Herz erglüht,
und kommt ein Wort von jenem Land,
es wird bei mir zum Lied.

Und kommt ein Traum von jenem Land –
Ich laß ihn nicht von mir.
Dann reißt er mir die Seele aus
Und fliegt, mein Land, zu dir.
Ицхак Кацнельсон
(1886-1944).
Еврейский поэт, драматург и педагог, участник боёв в Варшавском гетто. Писал на идиш и иврите. Песня «Дона дона» (Теленок) – о судьбе еврейского народа, ассоциируется с Холокостом. Переведена на английский, немецкий, польский и др. Он написал также «Песнь об убиенном еврейском народе» - трагическую поэму – реквием по жертвам Холокоста- в транзитном лагере Виттель во Франции перед отправкой в Освенцим, где погиб вместе со своим сыном 3 мая 1944г. Листочки с поэмой были закопаны его другом в лагере и найдены после освобождения лагеря союзными войсками. Опубликованная в 1945г. поэма стала известна всему миру и стала памятником духовного сопротивления евреев.

Теленок

На возу лежит теленок,
Связан так, что не вздохнуть.
В небе ласточка летает, -
Для нее свободен путь.

Припев:

В поле ветра смех, в поле ветра стон.
Он смеется днем, ночью плачет он.
Дона, дона, дона, дона, дона, дона, дона, дай,
Дона, дона, дона, дона, дона, дона, дона, дай.

Как дитя, теленок плачет,
А хозяин так сказал:
Ты бы птицею родился,
И, как ласточка б, летал.

Припев.

Бедный маленький теленок,
Коротка твоя судьба.
Были б крылья, не ждала бы
Доля горькая раба.

Припев.
(перевод с идиш)

Izhak Kaznelson
(1886-1944 )
Donaj , donaj (a Kelbl )

Dieses Lied, genauer seine Melodie, ist wohl durch den Gesang von Donavan unter dem Titel »Dona, Dona« das bekannteste jüdische Lied in Deutschland. Aber wer weiß schon, daß es aus dem jüdischen Ghetto in Warschau stammt?
Wer weiß schon, daß es Itschak Katsenelson unter dem Eindruck der Deportation seiner Eltern nach Auschwitz schrieb? Wer weiß schon, daß er selbst später in Auschwitz durch Giftgas im April 1944 ermordet wurde?
Die letzte Strophe heißt in Deutsch: »Arme Kälbchen darf man binden, und man verschleppt sie und schlachtet sie. Wer Flügel hat, fliegt in die Höhe und ist bei niemand ein Knecht.«
Ojfn Farel ligt a Kelbl,
Ligt gebundn mit a Strik,
Hojch in Himel fligt a Fojgl,
Fligt un drejt sich hin un ts`rik.

Refrain:
Lacht der Wind in Korn, lacht un lacht un lacht;
Lach er op a Tog, a gantsn un a halbe Nacht.
Donaj, donaj, donaj, donaj, donaj, donaj, donajdaj.
Donaj, donaj, donaj, donaj, donaj, donaj, donajdaj.

Schreit dos kelbl, sagt der pojer,
wer-ssche hejst dich sajn a kalb?
Wolst gekent doch sain a foigl
wolst gekent doch sajn a schwalb!

Refrain.

Bidne kelblech tut men bindn,
un men schlept sej un men schecht.
Wer′s hot fligl, flit aroif tsu,
is bej kejnem nischt kejn knecht.

Refrain
193

Гебиртиг(1877-1942)
Один из наиболее известных авторов песен в Польше 20-30 гг. Как песни Высоцкого и Галича, баллады «Битлз» - это жанровые сценки, монологи, диалоги, картины жизни простого народа. Наиболее известна песня «Горит, братья, горит», она стала гимном еврейского сопротивления. Погиб в лагере смерти в 1942г.

Хэй, музыканты

Музыканты, други-братья,
ставлю доброе вино,
песню радости сыграйте,
Пусть печальуйдет на дно.

Что-то душу мне тревожит,
больно сердцу моему.
Что его томит и гложет?
Я не знаю, не пойму.

Может быть, от звуков скрипки
будет грустно уж не столь.
Так от маминой улыбки
утихала в сердце боль.

Кружит песня, словно рыбка.
Будет в мире благодать?
Плачет флейта, плачет скрипка.
Как бы мне не зарыдать.

Музыканты, други-братья,
пейте доброе вино.
Веселей, прошу, играйте,
пусть печаль уйдет на дно.(перевод с идиш)

194

Mordehaj Gebirtig
(1877-1942)

Er ist der bekannteste Autor der Lieder im Polen aus dem Jahre 1920-1930. Am meisten ist das Lied „Es brennt!" bekannt, welches die Hymne judischen Widerstandes wurde. Er wurde im KZ im Jahre 1942 ermordet.
Hey Klezmorim
hey, klezmorim, gute brider
ir bakumt fun mir oykh vayn
shpilt mir oyf a freylekh lidl,
shleft mayn moyre-skhoyre ayn.

troyerik iz mir oyfn hartsn,
kh′fil dort epes nogt un kvelt
z′bengt nokh epes mayn neshome
shleft mayn moyre-skhoyre ayn.

shpilt farvigt mit ayere tener
mir dem umet in mayn harts,
vi mayn mame flegt farvign
mit a lidele mayn shmerts.

shpilt mir oyf a freylekh lidl
epes shpilt ir troyerik haynt
z′veynt dos fleytl, z′veynt der fidl
alts arum mir epes veynt.

hey, klezmorim, gute brider
ir bakumt fun mir oykh vayn
shpilt mir oyf a freylekh lidl,
shleft mayn moyre-skhoyre ayn.

195

Хирш Глик
Род. в Вильнюсе в 1920 году. Во времена немецкой оккупации попал в концлагерь «Вайсе Ваке». Там он написал целый ряд стихотворений. В 1943 году евреи были переведены в Вильнюсское гетто.Там он установил связь с партизанами Балтии. После ликвидации гетто Хирш Глик был снова схвачен гестапо и заключён в концентрационный лагерь. Оттуда ему удалось бежать в близлежащие леса. Он погиб позже в бою c немецкими войсками в возрасте 23 лет.
Тишь. Мороз...

Слова и музыку к этой песне поэт написал во время первого восстания в Вильнюсском гетто в 1942 году. Он вспоминает о девушке Витке Кемпер, которая принимала участие в этом восстании.

Тишь. Мороз. Горят в ночи
Звезды в дальнем далеке.
Помнишь, я тебя учил
Пистолет держать в руке?

Шубка девичья. Берет.
И в руке зажат наган.

Выстрел. Цель подбита вмиг.
Ай да маленький наган!
И с оружьем грузовик
Стал добычей партизан.

В полдень из лесу ушла,
Снег – короной на кудрях.
...Вновь огонь борьбы зажгла
Той победою в сердцах!

(перевод с идиш)

196

Hirsch Glik

Hirsch Glik, Dichter und Partisan, wurde 1920 in Wilna, Litauen, geboren. Bei der Besetzung durch die Deutschen im zweiten Weltkrieg kam er in das KZ Waisse Wake.
Dort schrieb er eine Reihe von Gedichten, die ihm später einen Preis des Wilnaer Ghettos einbrachten. 1943 wurden alle Juden aus dem KZ Weisse Wake in das Wilnaer Ghetto gebracht, und wo aus Glik sich den Partisanen anschloss. Hirsch Glik wurde nach der Liquidation des Wilnaer Ghettos erneut von der Gestapo verhaftet und in ein KZ nach Erstand gebracht. Dort gelang ihm die Flucht in die nahe liegenden Wälder. Er fiel kurze Zeit später im Kampf gegen deutsche Truppen im Alter von 23 Jahren.

Schtil,di Nacht
Auch die Worte und Weise dieses Liedes stammen von Hirsch Glik, das er während des ersten Aufstands im Ghetto von Wilna 1942 verfasste. Er soll an das Mädchen Witke Kempner erinnern, die an diesem Aufstand teilnahm.

1. Schtil,di Nacht is ojsgeschternt
Un der Frosst hot schtark gebrent.
Zi gedenkstu wi ich hob dich gelernt
Haltn a Schpajer in di Hent?

2. A mojd a Pelzl un a Beret,
un halt in Hand fest a Nagan.
AMojdmitasametenemPonim,
Hit op dem ssojne`ss Karawan.

3. Gezielt, geschossn un getrofn!
Hot ir kleininker Pistojl.
An Oto, a fulinkn mit wofn
Farhaltn hot si mit ein Kojl!

4. Fartog, fun wald arojssgekrochn,
Mit Schnejgirlandn ojf di Hor.
Gemutikt fun kleininkn Nizochn
Far unser najem, frajen Dor!

197

Партизанская песня

Ты не верь, что это твой последний путь,
Если небо, как свинцом, сдавило грудь.
Звездный час настанет. С нами наша честь.
Прогремит наш шаг: мы здесь всегда, мы – есть!

От зеленых пальм и до седых снегов, -
Всюду терпим боль и муки от врагов.
Но, где капли нашей крови упадут,
Семена отваги, мужества взойдут.

Солнца луч сегодня радует с утра.
Враг исчезнет, как проклятое вчера.
Если даже вдруг замедлит солнце ход,
Наша песня, как пароль, пойдет в нарол.

В этой песне зреет вольный дух борьбы.
За свободу бьются пленники судьбы.
Наш очаг разбит, но пусть страшится враг:
Песню мы поем с оружием в руках.

Ты не верь, что это твой последний путь,
Если небо, как свинцом, сдавило грудь.
Звездный час настанет. С нами наша честь.
Прогремит наш шаг6 мы здесь всегда, мы – есть!

(Перевод с идиш)

198

Sog nit kejnmol
Das Lied wurde das jiddische Partisanenlied. Das Lied ruft alle Juden auf, sich zu wehren, nicht aufzugeben, auch wenn die Wände zusammenbrechen, der Himmel sich verdunkelt. Es ist ein militantes Lied, gesungen mit Pistolen in den Händen.

Sog nit kejnmol_as du dejsstdem letztn Weg,
Chotsch Himlen blajene farschteln bloje Teg.
Kumen wet noch unser ojssgebenkte Scho,
Ss'wet a Pojkton unser Trot: wir senen do!

Fun grjnem Palmenland bis wejtn Land fun Schnej,
Mir kumen on mit unser Pejn, mit unser Wej,
Un wu gefaln is a Schpriz fun unser Blut,
Schprozn wet dort unser G'wure, unser Mut.

Sswet di Morgensun bagildn uns dem Hejnt,
Un der Nechtn wet farschwindn mitn Fajnd.
Nor ojb farsamen wet di Sun un de Kajor,
Wi a Parol sol sajn doss Li dfun Dor zu Dor.

Doss Lid geschribn is mit Blut un nit mit Blaj,
Ss'is kejn Lid fun a Fojgl ojf der Fraj,
Doss Lid gesungen mit Naganess in der Hent.

Sog nit kejnmol_as du dejsstdem letztn Weg,
Chotsch Himlen blajene farschteln bloje Teg.
Kumen wet noch unser ojssgebenkte Scho,
Ss'wet a Pojkton unser Trot: wir senen do.

199

Лейб Розенталь

01.1942 г. основал в Виленском гетто партизанскую организацию (FDP). Шмерке Качергинский написал „Партизанский марш» на мелодию «Песни единого фронта» Бертольда Брехта и Ганса Айслера. Летом 1943 г. Л. Розенталь написал новый текст песни - «Раз, два, три», имеющий другой характер. Эту песню полюбили и пели узники гетто. Песня «Мы живем вечно» была написана им в 1943 г. в Вильнюсском гетто. Это была финальная песня театра в гетто, где среди ее слушателей были также немецкие солдаты и эсесовцы.
Лейб Розенталь погиб в концлагере Клога в 1944г.

Живем мы вечно

Живем мы вечно, хоть мир в огне.
То под конем мы, то на коне.
Назло врагам всем, что нас тиранят,
Нас очерняют, и сердце ранят.

Живем мы вечно, живем сейчас,
Живем мы вечно, и каждый час.
Мы жить хотим, и мы живем,
Лихие дни переживем.
Живем мы вечно, и в этот час!

200

Lejb Rosenthal
Am 21.1.1942 wurde im Wilnaer Ghetto die »Farejnikte Partisaner Organisazje« (FPO) gegründet. Schmerke Katscherginski schrieb als eine Hymne für die FPO den »Partisaner-Marsch« und griff dabei auf die Melodie des »Einheitsfrontliedes« von Bertold Brecht und Hanns Eisler. Im Sommer 1943 schrieb Lejb Rosenthal einen weiteren Text zu dem Lied, der nicht mehr auf die Arbeiterbewegung anspielt. Das markige »Zu ejnss, zwej, draj« hat in jeder Strophe eine andere Bedeutung und dadurch auch einen anderen Charakter. Dieses Lied war im Ghetto Wilna wie auch in den Konzentrationslagern sehr beliebt.
Auch das Lied »Mir lebn ejbig« schrieb Lejb Rosenthal 1943 im Wilnaer Ghetto. Es war das Finallied des Ghetto-Theaters, zu dessen Publikum auch deutsche Soldaten, sogar SS-Mitglieder gehörten.
Lejb Rosenthal starb im Konzentrationslager Kloga.

Mir lebn ejbig

Mir lebn ejbig! Ess brent a Welt.
Mir lebn ejbig on a Groschn Geld.
Un ojf zu Pikeness di ale Ssonim
Woss wiln uns farschwarzn unser Ponim.
Mir lebn ejbig, mir sejnen do,
Mir lebn ejbig in jeder Scho!
Mir weln lebnun derlebn,
Schlechte Zejten ariberlebn.
Mir lebn ejbig! Mir lebn ejbig!
Wir leben ewig

Wir leben ewig! Es brennt eine Welt.
Wir leben ewig ohne einen Groschen Geld.
Allem feinden zum Trotz,
Die uns anschwärzen,
Wir leben ewig, wir sind da,
Wir leben ewig, in jeden Stunde,
Wir wollen leben und erleben,
Und schlechte Zeiten überleben.
Wir leben ewig, wir sind da!

201

ПЕСНИ ИСЧЕЗНУВШИХ МЕСТЕЧЕК

Тумбалалайка
Парень стоит, уйти не в мочь,
Думает думу он всю ночь,
Как бы жениться, чтоб не стыдиться,
Как бы жениться, не ошибиться.

Припев:

Тумбала, тумбала, тумбалалайка,
Тумбала, тумбала, тумбалалайка,
Тумбалалайка, тумбалалайка,
«Девушка, сможешь ли ты ответить,
Что без дождя растет на свете?
Что же горит, горит, не сгорая?
Что может плакать, слезы скрывая?

Припев

«Глупый ты парень, просто ответить:
Камень растет без дождя на свете!
Только любовь горит, не сгорая!
Плачет сердечко, слезы скрывая!»

Припев:

Тумбала, тумбала, тумбалалайка,
Тумбала, тумбала, тумбалалайка,
Тумбалалайка, тумбалалайка,

202

LIEDER DER VERSCHWUNDENEN STÄTTCHEN

Tumbalalayka
Schtejt a Bocher, schtejt un tracht
Tracht un tracht a ganze Nacht
Wemen zu nejmen un nit varschejmen
Wemen zu nejmen un nit varschejmen.

Refrain:
Tumbala, tumbala, tumbalalaika
Tumbala, tumbala, tumbalalaika,
Tumbalalaika, tumbalalaika
Tumbalalaika, frejlich soll sain.

"Mejdl, Mejdl ′ch well baj dir fregn
Wos kon waksn, waksn on Rejgn? Wos kon brennen, un nit ojfheren?
Wos kon benken, wejnen on Trenen?"

Refrain

"Narrischer Bocher, was derfstu fregen:
Libe kon brennen un nit ojfheren!
Libe kon brennen un nit ojfheren!
A Harts kon benken, wejnen on Trenen!"

Refrain

Tumbala, tumbala, tumbalalaika
Tumbala, tumbala, tumbalalaika,
Tumbalalaika, tumbalalaika
Tumbalalaika, frejlich soll sain.

203

Для меня ты прекрасна
Пусть черна ты, как ночь, моя крошка,
Пусть глаза твои словно у кошки,
Пусть хромаешь немножко,
Как из дерева ножки, -
Я скажу: пустяки!
Пусть улыбка твоя глуповата,
И умом ты слегка пустовата,
Пусть дика ты, как индианка,
Или даже как галицианка, -
Я скажу: пустяки!

-Скажи, как мне это понять?

- Что хочу я сказать?
Прекрасней ты всех,
Прелестней ты всех,
Ты в мире одна для меня!
Шикарней ты всех,
Желанней ты всех,
Дороже всех благ для меня!
Так много милых девушек хотят быть со мной,
Но счастье я найду лишь только с тобой.
Прекрасней ты всех,
Прелестней ты всех,
Ты в мире одна для меня!

204

Bay mir bistu sheyn

Wen du zolst zaun shwarz wi a toter,
wen du host oygn wi bay a koter,
un wen du hinkst tsubislach,
host hiltserne fislach -
zog ich, dos art mich nit.
Un wen du host a narishn shmeuchl,
Un wen du host-wey tsu uns –seychl,
wen du bist wild wi indianer,
bist afile a galitsianer -
zog ich: dos art mich nit!
Zog mir wi derklerstu dos?

Ch′vel dir zogn, bald far wos:

Bay mir bistu sheyn,
bay mir hosttu cheyn,
bist eyne bay mir oyf der welt.
Bay mir bistu git,
bay mir hostu it,
bay mir bistu tayerer fun geld.
Fil sheyne meydlfch hobn shoyn gewolt nehmen mich,
un fun wey ale oysgeklibn hob ich nor dich!
Bay mir bistu sheyn,
Bay mir hostu cheyn
bist eyne bay mir oyf der welt.

205

нам нужно помириться
И кончим базар.

Нам нужно помириться, помириться,
купи померанцы,
нам нужно помириться,
пойдем на танцы.

Нам нужно помириться, помириться.
Что стоишь у двери?
Нам нужно помириться,
На меня посмотри.

Нам нужно помириться, помириться,
Стыдись, Этл-Двойра!
Нам нужно помириться, -
Жалеть будем скоро.

Нам нужно помириться, помириться,
Купи фисташки.
Нам нужно помириться, помириться,
дари мне ласки.

Нам нужно помириться, помириться,
мы чужие с утра.
Нам нужно помириться, помириться,
И жениться пора!

206
Lomir sich iberbetn
Lomir sich iberbetn, iberbetn,
schtel dem samowar;
lomir sich iberbetn,
sey-sche nischt kein nar.

Lomir sich iberbetn,iberbetn....
kojf mir a por marantsn;l
lomir sich iberbetn,
lomir gejen tantsn.

Formularende Lomir sich iberbetn, iberbetn,
wos schtejst du baj der tir?
Lomir sich iberbetn,
gib a kuck ouf mir.

Lomir sich iberbetn, iberbetn,
shem sich_ Etl-Dwoyre!
Lomir sich iberbetn,
di tzaut iz an aweyre.

Lomir sich iberbetn, iberbetn,
kouf a por pistashkes;
Lomir sich iberbetn,
shenks mir dayne laskes.

Lomir sich iberbetn, iberbetn,
genug shoyn zayn wi goyim;
Lomir sich iberbetn,
lomir shraybn tnoyim.

207
Сыграй мне песенку на идиш
Текст: И.Котляр, композитор неизвестен

Ты сыграй мне песенку на идиш,
и на лицах радость ты увидишь.
И малый, и большой споет ее с душой,
Из уст в уста пойдет напев простой.
Припев:

Играй, клезмер, играй,
Песней ты надежду людям дай.
Пусть звучит напев родной,
Играй его и сердцем, и душой.

И не надо слез, не надо вздохов,
Каждый чтоб сказал: сыграл неплохо!
Чтоб каждый видеть мог: пред нами сто дорог,
Я жив, пою, а значит, с нами Бог!

Припев.

Ты сыграй мне песню про свободу,
Что всего желанней год от году,
Чтоб всяк, велик и мал, друг друга понимал,
Без войн и ссор тогда б счастливым стал.

Припев.

Так споем же вместе эту песню,
Как друзья, а дружбы нет чудесней.
Как дети пусть одной мы матери родной.
А в хоре прозвучит и голос мой.

Припев.

208

Schpil - she mir a Lidele in Jiddisch
Schpil-shemiraLideleinJiddisch,
DerweknsollessFrejdunnischtkajnChidesch –
As ale Menschn grojss un klejn, soln ess farschtejn,
Fun Mojl doss Lidele sol gejn.

Refrain :
Schpil, schpil, Klesmerl, schpil,
Wejsst doch woss ich mejn un woss ich wil.
Schpil, schpil, a Lidele far mir –
Schpil a Nignd mit Harz un mit Gefil!

A Lidele on sifzn un on Trern,
Schpil asoj, as ale soln hern,
As ale soln sen,ich leb un singen ken,
Schener noch un besser wi gewen.

Refrain

Schpil-she mir a Lidl wegn Scholem,
Sol schojn sejn Scholem un nischt kejn Cholem,
As ale Felker grojss un klejn, sol take sich farschtejn,
on Krign un on Milchomess sich bagejn.

Refrain

Lomir singen `ss Lidele zusamen,
Wi gute Frajnd, wi Kinder fun ejn Mamen.
Majn ejnziger Farland, `ss sol klingen fraj un frank,
Un alemenss Gesang ojch majn Gesang.

Refrain

209

Содержание – Inhalt

От автора 3людей 4
Die gedanke der berümten Menschen 5
Народная поэзия. Песня-спор между жизнью и смертью 8
Volksdichtung. Streitlied zwischen Leben und Tod 9
Снегвыпал 10
Es ist ein Schnee gefallen 11
Аноним… Когда б я птичкой был 12
Anonim… Wen ich Vöglein war13Клаудиус. Вечерняяпесня 14
Matthias Klaudius. Abendlied 15
Фридрих Ницше. Свободный дух. Прощание 18
Friedrich Nietzsche. Freigast. Abschied 19
Генрих Гейне. Девицу юноша любит 20
Девицаждетуморя 20
Heinrich Heine.Ein Jüngling liebt ein Mädchen 21
Die Fräulein stand am Meer 21
Из «Книги песен». Колыбель моих страданий 22
Aus „Buch der Lieder".Schöne Wiege meiner Leiden 23
На дальнем горизонте… На чужбине 24
Am fernen Horisonte… In dem Fremde 25
Я Атласа несчастней!...... Приходят года и уходят 26
Ich unglücklicher Atlas!... Die Jahre kommen und gehen 27
Триволхва28
Die heil′gen Drei König 29
Дополнительные посвящения в стихах 30
NachgelasseneWidmungsgedichte 31
Кочующие крысы 34
DieWanderratten 35
Германия. Зимняя сказка гл. ХХ 38
Deutschland. Ein Wintermärchen .Caput XX 39
Германия. Зимняя сказка (из главы ХХ11) 42
Deutschland. Ein Wintermärchen (aus Caput XX11) 43
Где? 44
Wo? 45
Герхарт Гауптман. Посвящение.… Матьуколыбели 46
Gerhart Hauptmann. Wiedmung. Die Mutter bei der Wiege 47Рингельнатц . Муравьи …Дарить… 48
Joachim Ringelnatz. DieAmeisen…Schenken… 49
Герман Гессе. Ступени 50
Hermann Hesse. Stufen 51
Чужойгород. … Одиночество 52

Fremde Stadt… Einsamkeit 53
Любовнаяпесня……Языквесны 54
Liebes Lied…Sprache des Frühlings 55
Вольф Бирман. Не страшно за страну теперь 56
Wolf Biermann. Um Deutschland ist mir gar nicht bang 57
Родина 58
Heimat 59
На кладбище Монмартра 60
Auf dem Friedhof am Montmatre 61
БольшойалыйцветШагала 62
Großes Rot bei Chagall 63
Когдасолнцечасомпозже 64
Wenn die Sonne eine Stunde 66
На пороге сна и пробуждения 65
EinschlafundAufwachlied 67
Перспектива поэтов 68
Poetenperspektive 69
Эльза Ласкер-Шулер. Мой синий рояль. Приходит вечер 70
Else Lasker-Schüle.r Mein blaues Klavier… Es kommt der Abend 71
Твоиглаза...Прощание 72
In deine Augen…Abschied 73
Прощание...Мойнарод 74
Abschied…Mein Lied 75
Иерусалим 76
Jerusalem 77
Примирение 78
Versöhnung 79Калеко .Листнаветру…Соло для женского голоса 80

Mascha Kaleko... Blatt im Wind…SolofürFrauenstimme 81
Сонет в мажоре 82
SonettinDur 83
Сонет в миноре…Ночь без сна… 84
Sonett in Moll… Nacht ohne Schlaf 85
Третьясимфония 86
Die dritte Sinfonie 87
В изгнании 88
ImExil 89
Автобиографическое 90
Auto(r)biografisches 91
Эпиграммы 92
Epigramme 93
Готфрид Бенн. Синийчас 98
Gottfried Benn. Blaue Stunde 99
Только две вещи 100
NurzweiDinge 101
Стихотворение... Последняявесна 102
Gedicht…Letzter Frühling 103
Эпилог. 1949 (Германия) 104
Epilog 1949 (Német) 105
Твои черты 108
DieZügedeiner 109
Нелли Закс…Мертвый ребенок говорит. 110
Nelly Sachs…Ein totes Kind spricht 111
Всегда там, где умирают дети 112
Immer dort, wo Kinder sterben 113
Смесь 114
Mischung 115
Народыземли 116
Völker der Erde 117
Пауль Целан … Фуга смерти 118
Paul Celan ...Todesfug 119
Псалом 120
Psalm 121
Годы от тебя ко мне…Сон и еда 122
Die Jahre von dir zu mir…Schlaf und Speise 123Ауслендер…Слепоелето 124
Rose Auslender… Blinder Sommer 125
Деньвизгнании 126
EinTagimExil 127
Хильда Домин...Жуткий бег…Дом без окон 128
Hilda Domin …Makabrer Wettlauf..…Haus ohne Fenster129
Nur eine Rose als Stütze…Vorwurf 131
Стихия …Отступление 132
Element… Rückzug 133
Черезоднувойну...Слова… 134
Die übernächste Krieg…Worte 135
На полном ходу... Эскимосская птица… 136
InvollerFahrt…Eskimovogel… 137
Дерево цветет вопреки...Кто смог бы...Стихотворение... 138
Der Baum blüht trotzdem… Wer es könnte…EinGedicht… 139
Курт Тухольский…В клетке 140
Kurt Tucholsky…ImKäfig 141
Райнер Мария Рильке…Пантера…Осень... 142
Reiner Varia Rilke…Der Panter…Herbst… 143
Иоганнес Бехер…Слезы Отечества. Год 1937 144
Johannes R. Becher… Tränen des Vaterlandes Anno 1937 145 Гюнтер Грасс... Наше 148
G ü nter Grass…Dasunsre 149
В яйце...."Я" немецкого языка 150

Im Ei… Ich, deutscher Zunge 151
Эрих Кестнер...Монолог слепого....Фантазии о послезавтра 154
Erich Kästner..Monolog eines Blinden..Fantasie von Übermorgen 155
Посуществуроманс. 158
Sachliche Romanze 159 Бертольд Брехт…Песнянемецкойматери 160
Bertolt Brecht…Lied einer deutschen Mutter 161
Gertrud Kolmar…Die graue Nacht… Das Herz… Nachruf 163
Агасфер…Еврейка……Зверь.... 168
Ewiger Jude…Die Jüdin …Das Tier… 169
Клэр Голл…Где слезы примет этот град..... 178
Claire Goll…..Wo soll man weinen in dieser Stadt… 179Перец…Утешение 180
Jizchok Leib Perez…Trost 181гетто 182-200
Gedichte und Lieder der Getto-poeten 183-
201Лис.. .Ручки 182
Kalman Lis…Händchen 183
Авром Суцкевер... Скрипач из гетто 184
Awrom Suzkewer..Der Fiedler vom Getto 185
Шмуэль Янкев Имбер…Потомкам…И придет солнце 190
Scmuel Jakub Imber..An die kommenden… Und kommt die Sonne 191Кацнельсон ...Теленок 192
Izhak Kaznelson…Donaj, donaj (a Kelbl) 193Гебиртиг…Хэй, музыканты 194
Mordehaj Gebirtig …Hey Klezmorim 195 Глик…Тишь.Мороз. 196
Hirsch Glik…Schtil,di Nacht 197
Никогда не говори (партизанская песня) 198
Sognitkejnmol 199
Лейб Розенталь…Живем мы вечно 200
Lejb Rosenthal…Mir lebn ejbig 201
Песни исчезнувших местечек…Тум балалайка 202Lieder der verschwundenen Stätchen…Tumbalalayka 203
Для меня ты прекрасна 204
Baymirbistusheyn 205
Нам нужно помириться 206
Lomirsichiberbetn 207
Сыграй мне песенку на идиш 208
Schpil-shemiraLideleinJiddisch209
Встреча со зрителями
Михаил Колчинский – родился в 1934г. Образование высшее.
Статьи, очерки, заметки, стихи в военных и региональных периодических изданиях.
С 1999 года живет в Гамбурге (Германия).
В 2007 году стал победителем в трех номинациях конкурса „Переводы – мосты между культурами" и в ряде других конкурсов литературных переводов. Печается в России и Германии.
В 2011 году за книгу «Избранное „( Лирика. Миниатюры. Эпиграммы. Переводы) награжден Дипломом финалиста в номинации «Поэзия" в международном литературном конкурсе „Лучшая книга 2010" в Берлине.

214

Michail Kolchinsky ist 1934 geboren. Er hat Hochschulbildung.
Artikel, Essays, Notizen und Gedichte wurden in Militär- und regionalen Zeitschriften verfasst.
Seit 1999 lebt er in Hamburg (Deutschland).
Im Jahr 2007 gewann er in drei Nominationen des Wettbewerbs „Translation – eine Brücke zwischen den Kulturen". Er wurde auch Gewinner einiger anderen literarischen Übersetzungswettbewerbe. M. Kolchinsky wird in Russland und Deutschland veröffentlicht.
2011 bekam er ein Diplom als Finalist in der Nomination „Poesie" im internationalen literarischen Wettbewerb „Bestes Buch 2010" in Berlin für das Buch „Ausgewähltes (Lyrik. Miniaturen. Epigramme.
Übersetzungen.)"

215

Количество просмотров: 1386
Количество отзывов: 0
Количество сообщений: 0
Метки: Поэзия,Переводы
Рубрика: Литература ~ Поэзия ~ Переводы
Свидетельство о публикации: №115102451428
© Copyright: Леонид Данцигер, 24.10.2015г.